Одноглазый словно прочитал его мысли.
— Ты все еще хочешь убить меня, Аэйт?
Спокойный тон одноглазого не понравился Аэйту. Как будто Бьярни знал заранее, каким будет ответ. Тряхнув головой, юноша сердито сказал:
— Не знаю.
Он и в самом деле этого не хотел. Их было всего двое в мертвом мире, слишком старом и пустом для того, чтобы можно было начать здесь новую жизнь. Злые глаза тролльши Имд преследовали их, выжидали, насмехались. Они то и дело мерещились Аэйту среди облаков тумана, в гнилой траве, между обгоревших стволов. Время здесь стояло на месте. Здесь невозможно было умереть, но и жить было тоже невозможно.
Аэйт вырос в молодом мире, под горячим солнцем Хорса, и война была там смертью, а не грудой безмолвных белых костей, и вода там была жизнью, а не горькой маслянистой жидкостью, не способной утолить жажду. Там, у него на родине, все было ясно и определенно, как смена времен года.
Аэйт страдал в духоте туманов, где расплывалось и теряло очертания все, в том числе и такие однозначные вещи, как вражда и дружба. И, к его ужасу, постепенно стирались всякие различия между ними. В мире Аэйта все было просто. Здесь все сместилось и перемешалось.
Косматый Бьярни предательски убил Вальхейма; он хотел искалечить Аэйта; он собирался украсть Золотого Лося. Когда они пустились вдвоем в этот путь по реке Элизабет, Бьярни был Аэйту врагом.
Но здесь Бьярни был единственным живым существом, кроме самого Аэйта. Как и маленький воин, старый пират испытывал страх и мучился от голода и жажды. Второе живое дыхание в безмолвном сыром тумане.
И это было все.
Они прошли несколько сот метров, и впереди уже показался орешник, где перед рассветом Бьярни собирал горькие, как хина, мягкие орехи. Внезапно пират остановился и задержал Аэйта за локоть.
— Это здесь, — шепотом сказал он.
Аэйт подошел поближе.
— Смотри, — прошептал одноглазый.
Дорога выходила на поляну, заросшую синими и розовыми цветами на длинных стеблях. Казалось, само фиолетовое небо упало на траву и рассыпалось по ней. Восемь мечей с лиловой эмалью на рукоятях, вонзенные в землю, высились среди цветов, и их белые клинки горели холодным огнем.
В кольце пылающих клинков, как в клетке, жалась молодая женщина, связанная по рукам и ногам. Она стояла, опираясь на мечи, и клинки не давали ей упасть. Глаза у нее были завязаны платком. Она была одета по-деревенски, в длинное платье с красным корсажем, ее лицо и руки были бледны, роса блестела в каштановых волосах.
Аэйт в нерешительности остановился на краю поляны, не смея обратиться к незнакомке.
Она почувствовала его присутствие и заговорила первой.
— Кто здесь?
У нее был глуховатый, очень тихий голос.
— Мое имя Аэйт, госпожа, — сказал Аэйт.
Женщина повернулась на звук и слегка улыбнулась.
— Ты так вежлив с пленницей, — произнесла она. — Пусть боги услышат это и вознаградят тебя.
— В этом мире нет богов, — отозвался Аэйт. — И в награде я не нуждаюсь. Как можно быть грубым с вами?
— Имд поймала меня, — сказала женщина. — Она травила меня, как дикое животное. Она загнала меня в ловушку. — Голос ее звенел и срывался, он звучал то хрипло, то звонко, и в ушах Аэйта он становился музыкой. — В этом мире только старуха и подвластная ей нечисть. Здесь некому прийти на помощь.
— Как знать, — сказал на это Айэт.
— Кто ты? — спросила женщина, внезапно насторожившись. — У тебя горячий взгляд, Аэйт, у тебя теплое дыхание. Ты не похож на…
— Я сам еще толком не знаю, кто я такой, госпожа.
Женщина вздохнула.
— Лучше уходи отсюда, Аэйт. У тебя такой молодой голос… Ради твоей жизни, уходи. Не пытайся освободить меня. Ты погибнешь. Эти мечи тебя убьют.
— Почему?
— Имд замкнула свой мир, вонзив в землю восемь клинков. Отсюда нет выхода. Если ты коснешься мечей, ты погибнешь.
— Я не знаю вашего имени, госпожа, — начал Аэйт. — Я слишком молод, чтобы задавать вопросы…
— У тебя речь воина, — сказала женщина.
— Я всего лишь тень, — честно сознался Аэйт.
Связанная женщина тихонько рассмеялась.
— Ты давно уже не тень, Аэйт, сын Арванда. Видишь, я узнала тебя. А ты? Ты узнаешь меня?
Она шевельнулась в своих путах, словно хотела шагнуть к нему навстречу, но мечи обступили ее еще теснее.
— Нет, госпожа, — ответил Аэйт. — Но кем бы вы ни были, я попробую вам помочь.
Он подошел ближе. Теперь ему была видна каждая капля росы на ее бледной коже, на пышных волосах, каждая складка смятых кружев на груди, каждая ворсинка бархатного корсажа.
Он поднял руку и коснулся первого меча. Рукоять показалась ему ледяной.
— Флидас, — сказала женщина. Меч отозвался на свое имя, застонав в руке Аэйта. — Она рождена предать воина в первом же бою.
Очень медленно Аэйт вытащил Флидас из земли, держа рукоять правой рукой и проводя по клинку левой, с крестом. Меч покрылся пятнами крови, потом почернел. Аэйт бросил его в синие цветы, и мертвый металл рассыпался прахом.
Мечи шевельнулись, ощутив приближение своей гибели.
— Теперь Фейдельм, — сказала женщина. — Прекрасная Трижды.
По белому клинку одного из мечей пробежала алая искра, словно Фейдельм покраснела, услышав, как ее называют. Аэйт коснулся ее и едва не отдернул руку: рукоять была горячей. Фейдельм пронзительно вскрикнула, когда он рывком выдернул ее из земли.
Пленница затрепетала, откинув назад голову.
— Фидхелл, — назвала она третье имя.
Теперь Аэйт уже не понимал, как эти восемь мечей могли поначалу показаться ему одинаковыми. Словно восемь человек, они были очень разными, эти восемь белых горящих мечей с лиловой эмалью на рукоятях.
Фидхелл безмолвно ушел в землю. Ломая ногти, Аэйт вытаскивал его из сплетения трав. Меч отчаянно сопротивлялся. Аэйт встал на колени, расставив их пошире, и изо всех сил потянул рукоять обеими руками, держа ладонь левой поверх правой, чтобы случайно не коснуться рукояти крестом. Несколько минут прошло в мучительной борьбе, прежде чем Фидхелл сдался с коротким гортанным криком, словно выругавшись.
Аэйт поднял голову. Пот заливал его глаза.
Пленница молчала.
— Госпожа, — хрипло сказал Аэйт, — кто следующий?
Мечи сдвинулись ближе к женщине. Один из них полоснул ее по колену. На светлом лиловом платье проступила кровь.
Аэйт больше не колебался. Он схватил этот меч и выдернул его так поспешно, что порезался сам. Тихий женский голос жалобно простонал — «а-а…» — и задохнулся, когда разрыв-трава уничтожила белый клинок.
Пленница перевела дыхание.
— Фатах, — сказала она сквозь зубы. — Подлая, коварная. Она всегда нападает из-за угла.
