Мирко вспыхнул, дернулся было, но затем покосился на Марион и остался безмолвен и недвижим.
– Война в Королевстве приведет к полному развалу нашей экономики, – заключил Кавардан и хлопнул ладонями по столу. – Скоро обед у второй смены. Поешьте как следует, добытчики, а я должен идти. Прошу пока что извинить. После обеда ответственные и компетентные добытчики познакомят вас с коллективом и организацией трудового процесса. Прошу располагаться.
И он как-то странно, боком, выбрался из бытовки.
Мэгг Морриган тотчас направилась к ящику, где, как она и предполагала, была свалена горой плохо помытая жестяная посуда. Лесная маркитантка выгребла тарелки и кружки, расставила их на столе. Извлекла из своего короба еще пару бутылей с сидром и сверток с пирожками.
Остальные сидели молча, впав в оцепенение. Пана Борживоя клонило в сон. Душа сливицкого властителя охотно вмещала крупные события, поскольку те происходили нечасто и по одному за раз; но совершенно отказывалась принимать мелкие, которые так и сыпались – точно горох из худого мешка.
Зимородок мрачно перебирал в мыслях те головокружительные и ногопереломательные маршруты по горам, которые обсуждались на совете у графа, но были отвергнуты.
И тут вернулась девушка-колобашка, а с нею – бригадир Гугуница.
– А, вы здесь! – произнес он, завидев гостей, словно не рассчитывал увидеться с ними снова. И кивнул девушке: – Давай, Кадаушка, расскажи им. Вроде, они в ту сторону направляются. – Он неопределенно мотнул головой. – Так, может, они и разберутся…
– А писать я ничего не буду, – быстро сказала Кадаушка. – Я ничего не нарушала.
– Да он вообще! – в сердцах молвил Гугуница. – Знает ведь, в каком мы положении, – нет, надо было затеять разбирательство… Сколько времени потеряли!
Кадаушка посмотрела на пришельцев лукавым взором и спросила:
– Будете кушать или сразу пойдем?
Марион хотела сказать: «Сразу!», но Мэгг Морриган ее опередила:
– Конечно, сперва надо бы всем поесть.
Кадаушка уселась на лавку и с готовностью предоставила гостье разливать огненный суп – кипящий, как лава, густой и убийственно перченый. Сидр пришелся как нельзя кстати. У бригадира Гугуницы добродушно заалел нос и взгляд окончательно утратил цепкость. Пан Борживой проснулся, Гловач приободрился, Марион взяла себя в руки, Людвиг стал озабоченно хмуриться, Гиацинта отрешенно прихлебывала суп и молчала, Мэгг Морриган хлопотала у кастрюли, Штранден любовался на Мэгг Морриган, Зимородок ел и одновременно с тем думал, брат Дубрава поглядывал на Кадаушку и Гугуницу со спокойным любопытством.
Наконец брат Дубрава сказал:
– В чем же провинилась добытчик Кадаушка?
Девушка тряхнула короткими косичками:
– Лично я не считаю себя виноватой. И бригадир Гугуница – тоже.
– Мы – тем более, – заверил брат Дубрава.
Кадаушка навалилась грудью на стол.
– Оно плакало в темноте! – выпалила она. – А я что, должна была, по-вашему, пройти мимо?
– Нет, – твердо сказал брат Дубрава. – Равнодушие не в характере добытчика.
– Именно! – девушка торжествующе блеснула глазами. – Ну, я и взяла его к себе. Под кровать. А теперь они хотят, чтоб я какие-то объяснительные писала. Что я, дура? «Ты, говорит, напишешь объяснительную по факту и так далее, а я на основе твоей объяснительной напишу докладную» – ну не губинец ли? – а потом меня переведут в забой или вообще на штрафные… Я ему говорю: «Сам пиши, если делать нечего, а у меня работа стоит!» А он: «Пока не напишешь, будешь тут сидеть!» Ну не губинец ли?
– Губинец, – согласился брат Дубрава. – А кто это «оно», которое плакало?
– Секрет, – сказала Кадаушка.
– Кстати, – заявила Марион, – у нас тоже есть с собой один секрет.
– Ну и что? – спросила Кадаушка.
– А то, что если ты покажешь свой секрет, мы покажем свой.
– Может быть, твой секрет ничего не стоит!
– Может быть, твой тоже!
– Ну нет, – сказала Кадаушка, – мой секрет что надо. Гугуница вон видел. Скажи им!
Гугуница кивнул.
– Наш секретик тоже прелесть, – заверила Марион. – Жалеть не будешь.
– Погладить дашь? – спросила Кадаушка.
Марион кивнула. По лицу Гловача расползлась при этом ехиднейшая ухмылка.
«Секрет» Кадаушки помещался в бараке, где она занимала койку, отгороженную, как и прочие, ветхой пыльной занавеской и фанерными перегородками. На перегородке висели платья Кадаушки и выгоревший раскрашенный портретик, в котором не без труда можно было узнать Изолу – Упрямую Фею. На полу лежала стопка книг. Жесткая кровать, забранная солдатским одеялом с венком из засохших листьев в изголовье составляла единственный предмет мебели.
– Садитесь, – махнула рукой Кадаушка и первая плюхнулась на кровать. Удивительным образом все гости сумели разместиться на этом аскетическом ложе. Только Гловач предпочел сидеть на полу, скрестив ноги, да граф Мирко остался стоять, притиснутый к вороху платьев, свисающих с перегородки, как плющ.
– Ну надо же, – заметил Людвиг, – ты работаешь среди драгоценностей, а живешь…
– Ну? И как я живу? – взъелась Кадаушка.
Людвигу сразу стало неловко.
– Небогато, – пришла ему на помощь Марион.
– А зачем мне богатство? – пожала плечами Кадаушка. – Мне жить интересно и весело, а это подороже всяких сапфиров!
Тут из-под кровати донесся тихий, но отчетливый звук – долгий, с раздирающими сердце всхлипами. Гости замерли в безотчетном страхе. Кадаушка, гибко перегнувшись, заглянула под кровать.
– Выходи, – ласково позвала она. – Выходи, компанчик мой. Тебя здесь никто не обидит.
Повисла тишина. Кадаушка, болтая косичками, еле слышно нашептывала кому-то, а этот кто-то шелестел и вздыхал. Наконец девушка выпрямилась и торжествующе оглядела остальных.
– Выходит! – объявила она.
Из-под кровати медленно выбралось исхудавшее серое существо. Оно ползло на четвереньках, с усилием выволакивая тонкие трясущиеся ноги. Потом упало, тяжело переводя дух. Марион с ужасом увидела сквозь полупрозрачное тело крашеный пол и краешек пестрого плетеного коврика.
– Тень! – выдохнула она.
Тень села на полу и обратила к собравшимся лицо. Все его черты как бы расплывались, не имели ясности контуров. Они напоминали не вполне застывшее желе.
Тень обозначала мужчину лет сорока, может быть – пятидесяти, одетого в лохмотья когда-то многоцветного камзола. Оторванные галуны лохмотьями болтались на обшлагах, один рукав висел на нитке. Батист рубашки истончал и сделался серым от многолетней грязи. На ногах кое-как еще держались башмаки с бантами.
Тень барахталась на полу и тихо хныкала.
