Тень барахталась на полу и тихо хныкала.
Гиацинта зажала ладонями уши. Кадаушка глядела победоносно: она гордилась своей находкой. Гугуница норовил заснуть, но на кровати было тесно, и он никак не находил, где пристроить голову. Брат Дубрава несколько минут смотрел на тень, полуоткрыв рот, а затем вдруг позеленел, закатил глаза и начал грузно оседать. Он упал бы на пол, если бы пан Борживой не послужил тому естественной преградой, а Мэгг Морриган не нахлопала бы его ладонями по щекам.
От тени волнами наползала тоска. Она была очень могущественной, эта тоска, в ней охотно тонула душа, и жизнь начинала казаться опасным и бессмысленным занятием. Мир как бы подвис над бездной, держась на тонкой ниточке. Пугающая вечность была повсюду. И повсюду надвигалось сожаление по каким-то неясным вещам.
– Морок, – прошептал Гловач и взял несколько бессвязных аккордов на лютне.
Заслышав музыку, тень заскреблась на полу, засучила ногами и хрипло, длинно застонала. Лютня умолкла.
Ни Кадаушку, ни Гугуницу, похоже, тоской не задевало. Напротив, колобашки относились к тени с деловитым состраданием.
Людвиг покинул безмолвно трясущую головою Гиацинту и опустился перед тенью на корточки. Закусив губу, стал рассматривать ускользающее лицо – оно вдруг показалось ему знакомым.
С тенью тоже что-то происходило. Завидев Людвига, она сперва замерла, съежившись, а потом принялась корчиться и закрывать лицо руками. Но сквозь ладони все равно просвечивали глаза, толстый нос и бледные губы.
– Я тебя знаю, – сказал тени Людвиг.
– Знаю… – глухо отозвалась тень.
– Он повторяет все слова, – объяснила Кадаушка, видимо, хорошо изучившая повадки своего питомца. – Смотрите! – И громко произнесла: – Планы по добыче – с опережением! Добытчик! Береги чистоту своей шахты!
– …с опережением… – прошептала тень. – …шахты…
– Смотри на меня! – прикрикнул Людвиг.
Тень послушно уставилась на него, не отнимая рук от лица.
– Я герцог Айзенвинтер. Узнал меня? – допытывался Людвиг.
– Узнал… меня… – бормотнула тень.
– Не «меня», а «вас, ваше сиятельство»! – сказал Людвиг. – Не прикидывайся тут губинцом.
– …губинцом…
– Ну, давай: «вас, ваше сиятельство»!
– …сиятельство, – послушно сказала тень.
– Ты – Иоганн Шмутце, – внушительно произнес Людвиг. – Королевский повар. Так? Повтори!
– …повтори…
– Иоганн Шмутце!
– Шмут…це… – пролепетала тень и вдруг воюще зарыдала.
– Слыхал? – крикнула Кадаушка. – Вот так он и плакал в забое. Что же я должна была бросить его там? Засыпали бы – и всех дел. Вспоминай потом.
– Может быть, он и хотел умереть, – сказала Гиацинта.
– Так вот в кого они на самом деле превратились, – шептала Марион. – Вот кем они стали…
Слезы текли по ее щекам.
Граф Мирко, борясь с тошнотой, зарылся в платья и притаился, как мышь. Чувства страха или тоски были для него совершенно внове. Он даже не подозревал, что совершенно здоровому человеку может ни с того ни с сего сделаться так скверно.
– Держать у себя это существо в качестве домашнего любимца довольно неосмотрительно, – заметил Штранден с деланным спокойствием.
– А куда я его дену, по-вашему? – тотчас окрысилась Кадаушка. – Его больше никто не берет.
– А начальство с докладными лезет, – добавил Гугуница, зевая. – Этот бедолага им, видите ли, трудности создает. Я-то знаю, чего они на самом деле добиваются. У них на лице написано, особенно у Кавардана. Сперва они его изымут – якобы для выяснения, а потом потихоньку спустят в отвалы.
– За что? – спросила Марион. – Это несправедливо!
– Вот именно! – подхватила Кадаушка. – Что он им сделал, такой несчастненький? Он же мухи не обидит! И на доброту отзывчивый. Я его молоком кормить пыталась, он, правда, кушать еще не может – слабенький… Но смотрит так преданно!
– За что? – протянул Гугуница. – Объясняю просто и доходчиво. Этот рыдалец, – он кивнул на тень, – тут как живой упрек. Мол, что же вы творите, добытчики?! Огнедум-то страшными делами ворочает. Будто мы не в курсе! Слушок такой и раньше шел. А теперь – вот, полное и стопроцентное доказательство. И чем он его так, хотелось бы знать? Ядом или радиоактивно?
– А еще бывает промывание ума, – быстро вставила Кадаушка.
Не обращая на нее внимания, бригадир с горечью продолжал:
– А мы с этим Огнедумом еще какие-то «добрососедские отношения» поддерживаем! Оно нам, конечно, выгодно, да разве на одной только выгоде мир стоит? Вот вам и проблема: то ли отдать этого начальству, то ли предъявить добытчикам и потребовать, чтобы традиционные отношения с Огнедумом были пересмотрены. Радикально… – И он опять устало зевнул.
– Я им его не отдам! – заявила Кадаушка. – Вот пусть что хотят со мной делают! Он такой доверчивый, такой беззащитный…
Тень повара между тем во все глаза глядела на Людвига, раскачивалась из стороны в сторону и завывала.
– А помните теней, которые охотились на тень оленя? – заговорила Мэгг Морриган. Все обернулись к ней. – Они не выглядели так ужасно, так… безнадежно.
– Интересная проблема, – согласился Штранден. – И вполне возможно, что у нее есть очень простое решение.
– Проще не бывает, – сказал Людвиг. – Он находился почти в самом эпицентре несчастья. А те охотники – как и я, к примеру, – на краю. Их меньше задело. Приблизительно как барсуков… Бедный мой Иоганн! Какие ты готовил, бывало, суфле из паприкосов! Какие ростбифы! А гуппелькаки – их-то ты помнишь? Фаршированные, в скляре и по-охотничьи!
– Значит, и король… – начала Марион, но не смогла договорить. У нее разом онемели пальцы на руках и ногах, едва только она попыталась представить себе, какая же участь постигла короля Ольгерда. Ведь это он, несчастный Ольгерд, принял на себя главный удар Огнедума! Марион всхлипнула, чувствуя, как погружается в черную пучину.
Тут из платьев показалось перекошенное лицо графа Мирко.
– Играй! – крикнул он Гловачу.
Лютнист в ужасе затряс волосами:
– Я не могу!
Мирко заскрежетал зубами:
– Пан Борживой!
Старый рыцарь из Сливиц чуть встрепенулся – он как-то раскис, утонув в бессмысленных, изъязвляющих душу воспоминаниях.
– Пан Борживой! Велите ему играть! Прикажите, сударь!
– Как я прикажу? – вяло спросил Борживой. – Музыка должна быть в сердце, а коли ее там нет…
Одним хищным движением Мирко переместился к Гловачу и показал лютнисту отражение его собственного носа в длинном кинжале.
– Пой, – зашипел молодой граф.
Гловач осторожно провел по струнам. Лютня отозвалась нехотя и глухо. Гловач скучно вывел: «На лугу, лугу зеленом…»
