— Ужасно, — вздохнула Виллемина, покачивая задремавшего младенца. — Но я никогда не слышала этой истории, она меня удивляет. Я припоминаю, что Ормуд был впрямь жесток, как демон, недоверчив, как ласка, и ревнив…
— И бесплоден, как пустая ракушка, — сказал Олгрен довольно циничным тоном. — Проверял основательно, знал об этом точно. Позволил Данору Светломысскому обрюхатить королеву — простите, дамы, — и тут же его казнил за измену, ага. Так что один чужой младенец, другой чужой младенец — это для Ормуда роли не играло. Он надеялся воспитать из кого угодно своего наследника — и преуспел. В летописи это не попало, но у вампиров долгая память. Мой друг, Рельмуд Синеостровский, был при его дворе лейб-медиком и алхимиком, и Дар у него был неплохой, хоть он и не хвастался им особо…
— Кошмар, точно, — сказала я.
— Наша тёмная государыня сравнительно со многими светлыми — чистый ангел, — ухмыльнулся Олгрен.
Мессир Гелхард Младший тем временем уже крепко уснул у Виллемины на руках. Не проснулся даже, когда мы развернули одеяльце. Ну да, шесть сосков. Может, и сильное клеймо, но выглядит скорее забавно. Вильма тут же закутала малыша снова.
— Вдруг он озябнет, — и прижала его к себе. — Так не хочется отдавать… Ничего, принц Гелхард, вы уже скоро родитесь — и останетесь с маменькой.
Смотреть было удивительно.
— Ты так любишь детей? — сказала я. Улыбалась: не столько смешно, сколько трогательно.
— Королеве полагается иметь детей, — сказала Виллемина. — А я думала, что их у меня никогда не будет. Эти мысли в прошлом — и я рада. В Прибережье всё хорошо: у нас есть наследник, хороший наследник. Мы всё сделали правильно, дорогая Карла.
* * *
В ту ночь Виллемина, по-моему, согласилась бы «родить» хоть сию секунду. Хотя бы для того, чтобы принц был поблизости — и в большей безопасности.
— Будь он принцем от природы, — говорила она мне, когда Олгрен отнёс младенца назад и мы ушли в спальню, — был бы со мной. И на душе у меня было бы куда спокойнее.
— Зато на моей душе спокойно, — сказала я, — что ты не умрёшь от родов. Бывает, знаешь ли. Ты такая худенькая…
— И ты права, дорогая, — отвечала Виллемина. — Всё это пустяки. Я просто устала.
К утру она уже казалась прежней… но, я думаю, теперь всерьёз беспокоилась ещё и о ребёнке. А события поднимались штормовыми волнами — и рушились на наше побережье с грохотом, к которому мне было никак не привыкнуть.
И не одной мне, кажется.
Вечные светские бездельники, которые делали Вильме визиты после завтрака, уже не казались такими красивенькими и весёленькими, какими были ещё осенью. Напряжение чувствовалось, какое-то предгрозовое удушье. И болтали о новостях. О том, что ад вроде покинул Девятиозерье молитвами Преосвященного Святой Земли, что там теперь сплошная благость, — а жители благого места удирают к нам через границу. О том, что в море нашим кораблям не разминуться с броненосцами Трёх Островов, что торговый пароход «Святая Гестия» пропал без вести вместе с шерстью, сукном и деревянным маслом из Запроливья, что лёд на побережье взламывается на диво рано — и непонятно, хорошая или плохая это примета.
Мессир Артол, записной бездельник, которого, как мы с Вильмой были уверены, вообще ничего не интересовало, кроме охоты, вина и игры в фишки-шарики, внезапно подарил жандармерии тридцать щенков-зайцеловок со своей роскошной псарни. Ничего так подарок: собачки хорошие, дорогие — а сын Артола служит в гвардии. Всё логично.
И уже перед самым полнолунием к нам прибыл с визитом посол островитян. Не кто-либо там, а целый адмирал Раун из дома Северного Ветра. Мне хотелось хоть одним глазком посмотреть: островной адмирал — настолько же эффектная зараза, как Олгрен? И я посмотрела, конечно.
До Олгрена Раун не дотягивал, но старался. Носил прекрасные рыжие бакенбарды, морда лица у него выглядела как выветренный красноватый камень, и всё остальное тоже, видимо, было гранитное, потому что мундир сидел, как на скале. И он несколько секунд после приветствия смотрел на Виллемину, будто не очень понимал, как к ней подступиться.
А Вильма заулыбалась, предложила Рауну сесть, предложила кавойе с ромом и апельсиновым соком, спросила, тяжела ли была морская дорога.
— Говорят, там, в море, в эту пору волны поднимаются с пятиэтажный дом — правда ли это, прекрасный мессир? — и сделала испуганные глаза.
Он даже улыбнулся — камень трещину дал:
— Штормит, государыня. Изрядно штормит, да и плавучие льды… Но что нам, солёным селёдкам! Мы, государыня, как и вы, жители побережья, живём морем.
Потихоньку разговорился. Вот честное слово, лучше бы прислали того, что видел женщин хоть иногда! Этого солёного сельдя здорово смущала Виллемина, — она и погибче него народ смущала — и у него просто мачты трещали и гнулись, когда он пытался как-то провести разговор. Не рассчитаны морские вояки на таких сухопутных лисичек, как Вильма.
Но островитяне прислали адмирала, потому что имели в виду военно-морские дела.
— Государь Жангор был другом покойного государя Гелхарда, — выдал Раун в конце концов. — Они вместе создавали Южный Морской путь. Мы ведь всегда были согласны в том, что путь на Юг — это путь к богатству. Сейчас наш общий путь на Юг может привести к баснословным богатствам, государыня. Не просто на побережье Ассурии или Нугирек — дальше, в степь и пески. Туда, где белый город Саранджибад. Где золото и нефть…
— Дорогой мессир, пожалуйста, постойте, — улыбнулась Виллемина. — Когда-то в детстве от учителя истории я уже слышала это. Принц островитян, степь, пески, волшебный город Лаш-Хейриэ, мираж белого города Саранджибада в знойном мареве на горизонте, степь, усыпанная трупами, кровь и огонь… Тогда мой учитель сказал мне, что все мы играем в игры, которые боги дали нам, и что чужие боги могут неожиданно серьёзно отомстить за нарушение правил игры. Покойный государь Гелхард оставил мне Южный Морской путь и самые дружеские отношения с жителями Ассурии. Мы торгуем с жителями Чёрного Юга уже десять лет, и это, по-моему, прекрасно. А о горящей степи и мифических несметных богатствах в далёких чужих странах я не грежу. Мечтать о завоевательных походах — не женское дело.
— Сейчас совсем другое время, прекраснейшая государыня, — у Руана голос потеплел и глаза увлажнились. Веровал человек — с ходу видно. — Это уже не авантюра. У нас будут особые, совсем особые возможности. Невероятные. Наступает золотой век, государыня, великие перемены. Мы все, Великий Север, наконец сотрём границы, станем братьями, как велел Господь, под одним знаменем — и под этим знаменем пройдём по всему миру. И никаких чужих богов и языческих игр. Представляете?
— А что, простите, за знамя? — наивно спросила Виллемина.
— Сердца Мира и Святой Розы, — выдохнул Руан, будто молиться собирался. — Наше знамя.
Виллемина улыбнулась сочувственно и печально:
— Дорогой адмирал, это ваше знамя — но не наше знамя.
— Прекраснейшая государыня, — широко улыбнулся Руан, — ну кто ж будет цепляться за предрассудки и условности вроде ветвей Святого Ордена?
— Я, — кротко сказала Виллемина.
— Но почему? — Руан вот прямо искренне не понимал.
— Потому что ваш Иерарх, дорогой адмирал, в Святой Земле. Он вас благословит, как уже сделал это однажды. А наш Иерарх — в резиденции на Лазурных Скалах. И он не благословит ни меня, ни такое решение, ни это знамя.
— Так ли уж это важно в наше время? — спросил Руан. — В конце концов, это благословение — всего лишь жест, для простого народа. А вот раскол — это плохо. Ведь впрямь плохо, прекраснейшая государыня, так и Гелхард считал. Эта… идея… древнего короля… она ведь сейчас так мешает всему, мешает даже нашим с вами народам быть настоящими, полноценными союзниками. А ведь всё исторически за то, чтобы мы стали побратимами. В море, на поле боя…
— Дорогой адмирал, — сказала Вильма грустно, — покойный государь не говорил со мной об этом. И мне кажется, что древняя вера Прибережья до сих пор не мешала нам ни торговать, ни совместно работать. Я всё мечтала о той экспедиции, которую покойный государь планировал в будущем году: на Восток, за Бесконечные Воды… наступает время новых машин и новых возможностей — к чему тратить его на войну?
