Та же миледи, между прочим, хотя и змея изрядная, но работала-то на разведку своей родной страны и задание выполнила, несмотря ни на что, — вражеское вторжение сорвала.
А кардинал — он в книге, по сути дела, единственный, кто не о своем благе пекся, а о стране. Королю-то все лишь бы хиханьки да хаханьки — за женой собственной присмотреть самостоятельно не мог, тоже на Ришелье полагался, где уж тут править…
Я так думаю — родись этот Ришелье лет на полтораста позже, он бы уж не позволил Первой Французской так закончиться — Наполеоном и компанией. Живо бы порядок навел.
Ладно. Вернулись мы к машине — рыжая на меня вопросительно уставилась, а я что — только плечами в ответ пожал. Или мне ей про герцогские штучки рассказывать? Так ведь, во-первых, не слишком я во все это верю, а во-вторых, может, Виртис мне все это в личном порядке излагал. Кара, конечно, что бы я там про не-рядовую ни прохаживался, относится вполне к офицерскому составу, но с другой стороны… а-а, думаю, чего голову всякой ерундой забивать? Спросит прямо — скажу, а нет — так на нет и суда нет.
Расселись по местам, я мотор завел.
— Ну вот, — говорю Виртису, — извольте наблюдать, ваша светлость. Ловкость рук и никакого обмана.
Выжал сцепление, поставил на первую — и прикладом «ППШ» педаль газа зафиксировал. А с рулем и вовсе ничего делать не стал — местность ровная, до леса далеко, пусть, думаю, катит «Аризона», куда его душе машинной угодно. Он у меня аппарат умный.
Убрал осторожно ноги, подтянулся — и в кузов.
— Так-то, — говорю. — Всего и делов.
С дороги мы, правда, почти сразу съехали, и тряска началась преизрядная. Но — едем.
— Можем, конечно, — говорю, — для пущей чистоты эксперимента вообще из машины выйти, но, по-моему, всем все и так ясно?
Герцогу так точно.
— А скажи, Малахов, — спрашивает он, — далеко она так проехать может?
— Ну, — говорю, — вот это уж как повезет.
И только я эти слова произнес, «Додж» правым передним в какую-то ямку ухнул — я чуть на капот не улетел, еле-еле удержался — и заглох. Приехали, называется.
— Ну вот, — говорю, — в этот конкретный раз — недалеко. Не повезло.
Перелез обратно на водительское место, ключ поворачиваю — а эффекта никакого. По крайней мере видимого. Я еще и еще раз так повернуть пробую, сяк — что в лоб, что по лбу. По всему видать, не пошла эта ямка «Аризоне» впрок.
— Что-то случилось? — озабоченно Виртис спрашивает.
— Случилось, — отвечаю. — А вот насколько серьезное — это я как раз сейчас выяснять буду.
Вылез, капот открыл, посмотрел — с виду все на месте, мотор не потеряли.
— А ну-ка, садись, — рыжей командую, — на мое сиденье. Будешь выполнять ответственное дело — по моему приказу ключ вертеть. Но, — повторяю, — только по моей команде. Ферштейн?
Сам в глубь капота нырнул, начал проводку проверять. Мотор горячий, жаром так и пышет, масло откуда-то течет — измазался в нем почти сразу.
Ковырялся я минут пять — то проверил, се, даже в карбюратор заглянул. Вроде все в порядке, а поди ж ты, не желает заводиться, и все, хоть ты тресни. Неужели, думаю, в моторе чего стряслось? Вот уж от чего упаси нас местные боги, все, вместе взятые, и каждый по отдельности.
В общем, так увлекся ремонтными работами, что даже топот не сразу услышал. Виртис, правда, тоже хорош… гусь. Ладно рыжая, она сама на эту кавалькаду уставилась, рот разинув, но он-то мог бы предупредить! Я бы хоть какой-то пристойный вид принял. Атак…
Поднял я голову — и сразу взглядом с Ней столкнулся.
Лет Ей и в самом деле не больше, чем Каре. Только лицо… другое. В смысле, более… суровое, что ли… не знаю. Волосы темные, по плечам рассыпались, за конем красный плащ струится, словно знамя. Рубашка на Ней тоже красная была, и в обруче на лбу камни крупные того же цвета — рубины, не иначе.
А вот какого цвета глаза — тогда не запомнил. Хотя, казалось, только в них и смотрел. Я на Нее, а Она на меня — грязного, измаранного, а остальных словно и нет, одни мы в этом мире остались, и не движется ничто, только Она мимо меня медленно-медленно и беззвучно совершенно на коне проплывает.
Еще я меч запомнил. Меч у коня на боку без ножен висел. Здоровенный такой двуручник, на солнце полыхал так, словно из чистого серебра сделан. Обычно-то на него, наверно, и смотреть больно, только сейчас я смотрел ох как не обычно.
Не знаю, сколько это… наваждение длилось. Ну сколько, спрашивается, надо коню, чтобы два десятка метров проскакать? Секунды… а мне казалось, я там битый час стоял и на Нее смотрел.
Только когда Она отвернулась — резко, я моргнул, и снова все на свои места стало, как обычно.
— Теперь, — торжественно так Виртис изрек, — ты удостоился лицезреть Ее Высочество.
Да уж, думаю, удостоился… улицезреть. Ох, неспроста все эти штучки-дрючки.
Вытер пот со лба — точнее, масло по нему еще больше размазал и чисто машинально капот захлопнул, а мотор возьми и заведись.
Я аж подскочил. Открыл капот обратно, заглянул — точно, работает. Тут уж я вообще что-либо понимать перестал. Как во сне — дошел до дверцы, открыл — рыжая уже успела обратно в кузов перебраться, догадливая, — сел и к Каре повернулся.
— Ну, — спрашиваю, — и что?
Ничего мне эта кошка рыжая не сказала, только посмотрела… обещающим таким взглядом. Много чего разного обещающим.
Проснулся, еще глаз не открыл, слышу — что такое? Где-то рядом, под самым окном, гармонь играет.
На поле танки грохотали,
Танкисты шли в последний бой.
А молодого лейтенанта несли
С пробитой головой.
Вскочил с кровати, высунулся в окно — точно. Посреди двора королевского замка, в стожке сена — и кто его только тут насыпал, — сидит рязанская рожа в нашей гимнастерке и выводит:
В наш танк ударила болванка,
Погиб отличный экипаж.
Четыре трупа возле танка
Украсят боевой пейзаж.
Я быстро оделся, сапоги натянул, махнул прямо через подоконник и иду. А этот — хоть бы хны, даже бровью не повел. Словно тут каждый день полковники табунами ходят, а уж простые сержанты и вовсе ротами маршируют. Сидит себе и наяривает:
Нас извлекут из-под обломков,
Поднимут на руках каркас.
И залпы башенных орудий
В последний путь проводят нас.
