Александр Волков - Владигор. Князь-призрак

Лицедеев провели в обширную бревенчатую горницу с низким потолком и круглым столом, в центре которого громоздился сложенный из булыжников очаг, где полыхали составленные шалашом поленья. Пока Владигор и его спутники устраивались в тяжелых деревянных креслах с высокими спинками и широкими полированными подлокотниками, поленья прогорели, и над грудой рубиновых углей тут же закрутились невесть откуда взявшиеся вертела с насаженными на них перепелами, тушки которых на глазах подрумянивались, обливая угли шипящими брызгами жира. Расторопные девки наставили перед скоморохами столько всевозможных плошек, судков, подносов, кувшинчиков, чарок и ковшей с наливками, медами, соленьями и вареньями, что к тому времени, когда перепела покрылись хрустящей золотистой корочкой, Лесь был уже так хорош, что требовал сырое яйцо и ставил свою кобылу против закопченного ухвата за то, что испечет это яйцо в зажатом кулаке.

С этого, собственно, и началось представление в княжеском тереме. Берсень, по обыкновению, стал насмехаться над Лесем, говоря, что против такого заклада, как его заезженная вусмерть кобыла, довольно и скорлупы от того яйца, которое лицедей похваляется испечь. Тут Лесь страшно взъерепенился и принялся на все лады возносить достоинства своей кобылы, говоря, что эта неказистая с виду животина возила еще его отца с матушкой и даже укачивала его, младенца Леся, в люльке, подвешенной к морде заместо торбы с овсом. Берсень насмешливо кивал, а дослушав до «торбы», развел руками и спросил, обращаясь к сбежавшейся на шум дворне, сколько ж нынче этой кобыле должно быть лет. В ответ дворня разразилась дружным громоподобным хохотом, и князь подумал, что для людей, которые по большей части отлеживают бока на плоских тюфяках по темным теремным углам, их смех звучит слишком здорово. Но тут взбешенный Лесь вскочил на стол, тряхнул лохматой башкой, топнул сапогом по деревянной миске с капустой и, перекрывая общий гвалт, заорал, чтобы ему тут же принесли яйцо. Рослый, плечистый половой, вертевший над углями золотистые тушки перепелов, тут же метнулся к двери и замер на полпути, — створки неслышно распахнулись ему навстречу, и в проеме показалась темная фигура княгини.

— Я, кажется, слышала смех, — строго и скорбно произнесла она, отводя от лица прозрачную черную вуаль. — Неужели никто из слуг не догадался напомнить этим веселым людям, что траур по безвременно ушедшему князю закончится лишь в полночь, когда минет ровно три луны с минуты его кончины?

— Прости, владычица! — сказал Владигор, выступая вперед и припадая на одно колено. — Простой народ знает лишь день и ночь, тонкое деление лунных фаз им неведомо.

— А ты, выходит, не простой? — спросила Цилла, пристально глядя ему в глаза.

— Странствовал много, жизнь научила, — сдержанно ответил князь.

— То-то я тебя раньше не встречала, — сказала Цилла. — Откуда ты?

— А это ты, владычица, у моей матушки спроси, — усмехнулся Владигор, — если отыщешь ее, матушку мою… Я как-то не успел: только-только лопотать начал, глянь, а ее уж и след простыл!

— А батюшка твой как же? Тоже в бегах?

— Да я, княгиня, ее и про батюшку толком расспросить не успел, — сокрушенно вздохнул князь. — Говорят, я в каждого мужика, который к матушке моей захаживал, пальчиком тыкал да гукал, когда они на люльку мою платок набрасывали.

— Нехорошо так про матушку-то родную, — укоризненно поджала губы Цилла.

— Да что я понимал, владычица! — воскликнул князь. — Сказано же, младенец был, сущее дитя!

— Выходит, сирота? — сказала Цилла, глядя на князя из-под нависшей вуали.

— Сирота, как есть круглый сирота от младенчества своего!

Владигор приложил руки к груди и склонил перед Циллой русую курчавую голову.

— Спасибо, подобрали люди добрые! — продолжал он. — А что манерам мы не обучены, так откуда им взяться, манерам, когда все больше по базарам да по кабакам потехи представляем, а как в хоромы ненароком занесет, так, глядишь, и сморозим чушь какую-нибудь вроде давешней…

— Манерам, говоришь, не обучен, — перебила Цилла, не сводя глаз с князя. — А откуда ж ты тогда про лунные фазы узнал?

— А нам, владычица, без этого никак, — сказал Владигор, — иначе заплутаем во тьме безвестной, так что и след наш истребится!

— А чему ты еще обучен? — продолжала допрашивать Цилла. — Видно, немало вам в шапки-то набрасывают, коли старичков с собой возите. Их ведь и кормить, и одевать надо…

— Да много ли он съест, старичок? — воскликнул князь, указывая на Берсеня. — Тела-то в нем почитай что и нет, один дух остался, — а духу много ли надо? Он от грубой пищи только тяжелеет да мучится!

— А язык-то у тебя без костей, — лукаво усмехнулась Цилла. — В самый раз олухам головы морочить да с шапкой по кругу ходить!

— Зачем же так, княгиня? — сказал Владигор. — Мы работаем чисто, без обмана. К примеру, вот так…

Князь быстро вскочил на ноги, подошел к столу, закатал рукав и, протянув руку к очагу, сгреб из-под перепелов горсть переливающихся жаром углей. Когда он вознес их над столом, несколько угольков с шипением упали в глиняную миску с солеными рыжиками, а один даже влетел за шиворот Лесю, сидевшему на краю стола. Из всех прорех рубахи лицедея тут же повалил дым, Лесь зачихал, спрыгнул на пол, встал на руки, попрыгал в таком опрокинутом виде и, вытряхнув дымящийся уголек, чуть согнул руки в локтях и слизнул его с затоптанной половицы.

При виде такого номера рослая дворня одобрительно загудела по углам, а Лесь на руках подошел к Цилле и, обернувшись к ней опрокинутым лицом, стал извиняться за неловкость князя, едва не устроившего пожар в горнице.

— Виноват, владычица! — сокрушенно вторил ему Владигор, пересыпая угли в широких ладонях. — Да ты уж прости нас для первого разу, давненько в хоромах не бывал, вот и сплоховал малость! Да и чарочки твои, опять же, в голову шибанули, вот ручонки-то и дрогнули!

— Ну так поживите, освойтесь малость, — в тон ему подхватила Цилла. — Места у меня много, всем хватит!

— О, милость неизреченная! — с жаром воскликнул князь, опять падая перед ней на колени. — Кто нас, бродяг безродных, без дому, без племени, родства своего не помнящих, так привечал?! Кто?..

Выкрикнув эти слова, Владигор обернулся к сидящим за столом скоморохам и, привстав на одном колене, широким жестом призвал их не только подтвердить правду своих слов, но и выразить княгине свою признательность. Ракел, Урсул, Берсень и еще трое прежних товарищей Леся согласно попадали с кресел и с почтительным стуком уткнулись лбами в половицы. Дворня у стен беспокойно зашевелилась, глядя на эту сцену, но в неподвижных спинах и задах скоморохов не было ничего угрожающего, напротив, они выражали глубочайшую готовность тут же отработать предоставленные им кров и пищу.