— Муж мой! — продолжила между тем Нифона. — Величайший! Появление на свет наследника есть прямая обязанность — моя и твоя. — Она откинулась на подушки, чтобы быстрее восстановить силы, явно намереваясь немедленно приступить к зачатию упомянутого наследника.
— Полегче на поворотах, — попросил Маниакис, взяв жену за руку. — Я уже не тот, каким был десять лет назад, и не могу так быстро воспрянуть. Но даже если бы мог, цена появления на свет мальчика, как я тебе только что сказал, может оказаться чрезмерной. Я не могу позволить себе так рисковать.
— А разве рискуешь ты? — спросила Нифона. — По-моему, в этом деле весь риск на мне. Жизнь — вообще рискованная вещь. И для женщин, и для мужчин. Мужчины уходят на войну, а женщины рожают. Если мужчины выигрывают, они остаются в живых, и только. Если выигрывает женщина, то с ложа для родов, на которое она возлегла одна, поднимаются двое. И ты не должен отказывать мне в праве на такой риск.
Маниакис открыл было рот, но тут же закрыл его снова. Вздумай он, к примеру, помешать Парсманию принять участие в сражении с макуранцами только из опасения за жизнь брата, тот затаил бы против него обиду на всю жизнь. До сих пор ему казалось, что женщины защищены от необходимости рисковать собой. Ну а если они не желают, чтобы их защищали? О такой возможности Маниакис задумался впервые.
Ведь он всего лишь пытался оградить жену от смертельной опасности. Казалось бы, она должна быть ему благодарна. Поскольку никакой благодарности она, по-видимому, не испытывала, Маниакис решил подойти к делу иначе. Напустив на себя самый повелительный вид, он властно изрек:
— Я твой муж. И я — Автократор Видессии. А потому я волен распоряжаться тем, как мы с тобой должны поступать и как не должны!
Сперва ему показалось, что уловка сработала. Полученное Нифоной воспитание сделало ее крайне консервативной даже по сравнению с весьма консервативными привычками остальных членов семьи Курикия. Обычно она повиновалась желаниям мужа почти так же безропотно, как жена какого-нибудь благородного макуранца, проводившая всю свою жизнь взаперти на женской половине в крепости своего повелителя.
Обычно повиновалась. Но не на сей раз. В тусклом свете единственного светильника он не мог понять выражения ее лица. Но вот она приподнялась и взяла в руки его увядшее копье. Так откровенно она поступала впервые.
— Эта вещь, — сказала Нифона, мягко поглаживая обсуждаемый предмет, — главное, что делает тебя моим мужем. И если ты намерен отказать мне в ее надлежащем использовании, разве у меня нет оснований считать наш брак отныне расторгнутым?
Видессийские воины рассматривали отступление как неотъемлемую часть военного искусства. Пришла пора отступать, подумал Маниакис. Тем более что его копье, повинуясь горячим пальцам жены, быстро обрело твердость и упругость. Обняв Нифону, он поцеловал ее губы, потом соски грудей, а затем покрыл поцелуями все ее тело. После чего перевернулся на спину, не столько из-за того, что так было легче ему, сколько оберегая здоровье своей жены, совсем недавно перенесшей тяжелые роды. Нифона осторожно легла сверху, а потом, устроив все как надо, приподнялась и села.
— Ты выиграла, — произнес Маниакис прерывающимся шепотом.
— Нет, — так же шепотом ответила она, приподнимаясь и опускаясь все быстрее и быстрее, — мы выиграли. Мы оба.
* * *
Маниакис недоуменно взирал на запыхавшегося вестника, прибежавшего к нему с докладом с крепостной стены.
— Так что там стряслось? — переспросил он и поковырял в ухе. — Боюсь, я не совсем правильно расслышал.
— Ты расслышал верно, величайший, — ответил вестник. — У стен Видесса находится шайка кубратов, как раз на расстоянии полета дротика. Парень, который, судя по всему, у них за командира, — я не смог запомнить его имени — говорит по-нашему, но так коверкает слова, что понять его непросто; он сказал…
— Быть может, он назвался Маундиохом? — перебил гонца Маниакис.
— В точности так, величайший, — удивленно ответил тот. — Разве ты его знаешь?
— Я его знаю, — мрачно сказал Маниакис. — Хорошо. Впустите его в ворота. Окружите его людей вооруженной стражей. Ни в коем случае не позволяйте ему свободно передвигаться по городу. Я встречусь с ним, только с ним одним, в Высшей Судебной палате примерно через два часа. Держите его отдельно от его людей, с которыми вам надлежит обращаться вежливо до тех пор, пока от меня не поступит иных распоряжений. Все ясно?
— Не будешь ли ты так добр повторить свой приказ, величайший? — попросил гонец.
Маниакис повторил, добившись, чтобы вестник смог воспроизвести его указания слово в слово. Удовлетворенно кивнув, он отправил гонца обратно, после чего вызвал Камеаса.
Двумя часами позже он уже восседал на троне в императорском одеянии, едва ли не более великолепном, чем утраченное им в результате предательства Этзилия. Между колоннами, по обе стороны от прохода, по которому предстояло проследовать Маундиоху, расположились поспешно созванные сановники.
В Судебной палате царила абсолютная тишина, нарушаемая только звуком шагов Маундиоха, пока тот приближался к трону. На предписанном расстоянии кубрат распростерся на полу перед Автократором Видессии. Послышался скрип механизма: находившиеся за стеной слуги приподняли трон на несколько футов. Когда Маундиох начал подниматься с пола, Маниакис неожиданно рявкнул:
— Я еще не дал тебе разрешения встать!
Маундиох снова распростерся на холодном мраморе пола, повернув голову так, чтобы видеть Автократора. Глаза посла сверкали; похоже, парящий в воздухе трон не произвел на него особого впечатления.
— Если ты причинишь мне какой-либо вред, величайший, — сказал он, — грандиознейший Этзилий поставит всю твою империю на уши.
— Разве он может сделать нечто более ужасное, чем то, что уже сделал? — презрительно осведомился Маниакис.
— Гораздо более ужасное, величайший! Он учинит на твоих землях такую резню, что само небо содрогнется! — ответствовал посол.
— Поднимись! — грозно приказал Маниакис. Маундиох встал с весьма самодовольным видом. Но когда он разглядел выражение лица Автократора, его самоуверенность заметно поувяла.
— Передай своему господину, Этзилию мошеннику, Этзилию разбойнику, Этзилию предателю, следующее, — прогремел Маниакис. — Если он вздумает продолжать свои набеги, я сниму все мои силы, ныне защищающие западные провинции, и покончу с твоим мерзким каганом раз и навсегда, после чего вновь возобновлю войну с Макураном.
— Ты блефуешь! — вскричал Маундиох, позабыв надлежащим образом титуловать Автократора.
