Розала положила ладонь на живот и посмотрела вдоль яркой извилистой линии реки на юг. На скалах над ними росли кипарисы и сосны такой породы, какой она прежде не встречала. На террасах к западу от дороги раскинулись прославленные оливковые рощи Арбонны.
Она несколько мгновений любовалась ими, затем снова повернулась и посмотрела на далекие, сверкающие башни замка, где сейчас правила вдова Гибора Четвертого. «Женись на этой суке», — посоветовал ее муж Адемару Гораутскому не так давно. Отец Розалы однажды сказал, что в свое время графиня Арбоннская была самой прекрасной женщиной на свете. По крайней мере в этом его мнение совпадало с мнением дрессировщика Отона.
Розале не нужна была красота графини. Только доброта и определенное мужество, которое, как она понимала, подвергнется большому испытанию при ее появлении. Она теперь уже достаточно разбиралась в положении дел и не могла не знать, что означает ее прибытие в Барбентайн, ведь она носила возможного наследника Гарсенка — или преемника верховного старейшины Коранноса в Горауте. Но она искренне не видела другого выхода, кроме того чтобы отдать ребенка. А этот выход исключался.
Позже в тот же день, когда солнце высоко стояло в ясном сверкающем осеннем небе, она почувствовала первые схватки. Она скрывала их как могла, но в конце концов даже Отон заметил, и его нескончаемый поток слов постепенно иссяк. Он послал за женщинами, и они устроили ее поудобнее, насколько могли. Но им еще было далеко до Люссана. Фактически было уже за полночь к тому времени, как они высадили ее у храма Риан.
Это здоровый, складный малыш, думала Синь, удивленная тем, какое удовольствие ей доставляло держать его на руках. Учитывая все обстоятельства, ей не следовало испытывать других чувств, кроме глубочайшей тревоги за свой народ. Этот младенец и его мать представляли собой угрозу в чистом виде, они могли легко стать для Гораута предлогом начать войну. В соседней комнате Робан ходил взад-вперед, словно нетерпеливый отец, ожидающий наследника, но Синь знала, что причина его беспокойства совсем в другом. Он почти наверняка надеялся, что ребенок Розалы де Гарсенк окажется девочкой. Гораздо меньше шансов, что коранов Гораута натравят на них из-за девочки.
Но им не повезло. Явно и Риан, и Короннас оба приложили руку к разворачивающимся здесь событиям, а когда бог и богиня работают вместе, говорит старая пословица, людям остается только опуститься на колени и склонить голову. Синь, склонив голову, улыбнулась сверху младенцу, завернутому в пеленки голубого цвета, как и положено аристократу, и отнесла его к матери. Розала де Гарсенк при свечах выглядела очень бледной, а ее голубые глаза казались огромными на вытянувшемся лице, но выражение этих глаз было таким же решительным и бесстрашным, как и на протяжении всей ночи. Синь восхищалась ею. Она выслушала ее историю в темноте ночи, рассказанную урывками, между родовыми схватками: причину этого побега, мольбу о предоставлении убежища.
В такой просьбе она не могла отказать; даже Робан, надо отдать ему должное, привез эту женщину в Барбентайн. Вероятно, он будет отрицать это утром, но Синь была почти уверена, что ее канцлера тоже тронула история Розалы. Нечто большее, чем прагматизм, заставило его привести эту женщину в замок. Она поняла, что гордится им.
Она также сознавала, что это сочувствие, эта уступка человеческому порыву может их всех уничтожить. Розала, совершенно очевидно, тоже это понимала. В долгую ночь родов, хотя ее речь была почти бессвязной из-за боли, эта женщина тем не менее обнаружила большой ум. Ее мужество также было очевидным. Требуется смелость и кое-что еще, чтобы сопротивляться Гальберту де Гарсенку так, как сопротивлялась эта женщина.
— Твой ребенок здесь, госпожа, — мягко произнесла Синь у постели положенные слова. — Доставит ли матери удовольствие дать ему имя?
— Кадар, — ответила Розала, повысив голос, чтобы первые звуки имени ясно услышал мир, в который вошел ребенок. — Его имя — Кадар де Саварик. — Она протянула руки, и Синь положила в них ребенка.
В этом был новый вызов, как поняла графиня, почти провокация. Она была рада, что Робан этого не слышит; канцлеру хватит ударов для одного дня. Она сама чувствовала себя старой и измученной под грузом этой ночи и всех прожитых лет. Время музыки и смеха здесь, в Барбентайне, казалось бесконечно далеким, сном, фантазией трубадура, а не частью ее собственной жизни.
— У него есть отец. — Она чувствовала, что должна это сказать. — Ты предпочитаешь отстранить его? Что, если его отец захочет признать сына, несмотря ни на что, предложить защиту? Не станет ли это имя для него преградой?
Эта женщина очень устала, и несправедливо так обременять ее, но это необходимо, пока имя не вышло за пределы этой комнаты. Розала посмотрела вверх своими ясными, голубыми глазами северянки и ответила:
— Если его отец решит прийти за ним и охранять его, я подумаю об этом еще раз. — В ее голосе прозвучала какая-то интонация, ударение на одном слове, и они пробудили в Синь новую тревогу, словно музыкальная нота, не вполне уловимая на слух, ощутимая, но не слышная.
Розала сказала:
— Ему понадобятся мужчина и женщина, которые защитили бы его перед богом и перед богиней тоже, если у вас в Арбонне существует такой ритуал.
— Существует. Заступники Риан и Коранноса. Мы здесь почитаем обоих, думаю, тебе это известно.
— Известно. Вы окажете честь моему сыну и мне и станете заступницей для Кадара? Или я прошу слишком много?
Это действительно было слишком много с многих точек зрения. Все опасности, которые этот ребенок навлекал на Арбонну, удваивались, если сама графиня будет так тесно с ним связана. Робан покраснел бы, так сильно он был бы возмущен.
— Я согласна, — ответила Синь, искренне растроганная, глядя на младенца. Она никогда не видела своего собственного внука, рожденного и потерянного зимней ночью много лет назад. Потерянного или мертвого, никто этого не знает, кроме Уртэ де Мираваля, а он не собирается рассказывать. Он никогда не расскажет. Время, воспоминания и потери, казалось, переплелись сегодня ночью, и все вызывало печаль. Она смотрела на светловолосую женщину и думала об Аэлис.
— Это ты окажешь мне честь.
Розала откинула одеяло и приложила младенца к груди. Слепо, повинуясь самому первому инстинкту из всех, он начал сосать. Синь почувствовала, что вот-вот расплачется. Это из-за бессонной ночи, сурово сказала она себе, но понимала, что это не так.
— А второй заступник? — спросила она. — Ты здесь знаешь кого-нибудь, кого хотела бы попросить?
В истории каждого человека, мужчины, женщины, ребенка, бывает следующий этап, точка, в которой то новое, что происходит, формирует то, что неотвратимо последует дальше. И именно такой момент наступил, когда Розала подняла взгляд, разметав по подушке светлые, влажные, растрепанные волосы, держа у груди сына, и сказала графине Арбоннской:
