Этому ее научил Гибор; самой поднимать вопрос, отбирать инициативу у другого. И словно по подсказке смуглое красивое лицо Борсиарда д'Андория исказила злобная гримаса.
— Действительно, пожелаю, — ответил он. — Есть дела, которыми мне надо заняться в Горауте. Отсюда я поеду на север.
— Мы не сомневаемся, что тебя охотно примут при дворе короля Адемара, — хладнокровно произнесла Синь. Ни один мужчина не выбьет ее из колеи, каким бы богатым он ни был, чего бы ни опасался Робан. Он слишком предсказуем. Интересно, как долго продлится его брак. Она позволила себе улыбнуться; она знала, как превратить улыбку в оружие при необходимости. — Мы лишь надеемся, что госпоже твоей супруге не покажется в Горауте холодно и скучно, когда зима придет на север, — тихо сказала она. — Если она предпочтет уехать домой, мы будем рады предложить ей провожатых. Мы даже, — будто эта мысль только что пришла ей в голову, — были бы рады, если бы она осталась у нас при дворе, если ты согласишься уехать на север без нее. Мы уверены, что нашли бы способы развлечь ее. Было бы несправедливо лишать даму удовольствия посетить ярмарку из-за проступка супруга. Мы в Арбонне так не поступаем.
В ту же ночь, лежа в постели, она гадала, не предстоит ли ей пожалеть о том, что она рассердилась и результатом стало это последнее приглашение. Присутствие Люсианны Делонги — почти невозможно думать о ней под другой фамилией, несмотря на ее замужества, — в Барбентайне и Люссане в этом месяце могло стать причиной многих неловких ситуаций. С другой стороны, если бы эта женщина захотела остаться на ярмарке, она могла бы просто присоединиться к людям своего отца. Это приглашение выглядело попыткой проконтролировать то, чему и так невозможно помешать. Синь надеялась, что его так и воспримут в любом случае. И ей лично было любопытно еще раз встретиться с этой женщиной. В последний раз Люсиана Делонги была в Барбентайне шесть или семь лет назад, перед первой свадьбой. Ее отец представил ее графу и графине. Она был умна, как все члены ее семьи, уже тогда красива, наблюдательна, очень молода. За эти годы с ней, очевидно, многое произошло.
«Может быть, интересно увидеть, что именно. Но позднее», — подумала Синь. В данный момент ей никого не хотелось видеть. Она рано отправилась спать, предоставив Робану и смотрителям ярмарки проследить за выполнением ее приказов в отношении Андории. Она сомневалась, что возникнут сложности; у Борсиарда было слишком мало коранов, они находились далеко от дома, и мало вероятно, что он поставит себя в неловкое положение, заставляя с шумом насильственно выдворить его из Люссана. Однако вполне вероятно, что он отправится на север, в Гораут, как мрачно предсказывал Робан. В подобных вещах канцлер обычно оказывался прав. Труднее догадаться, что Борсиард будет там делать. Но последствия ясны всем: без Андории у Арбонны станет одним источником финансирования и одним союзником меньше; если война все-таки начнется, и возможно, одним войском противника на поле боя больше, если Горауту оно потребуется.
Синь вздохнула в темноте своей спальни. Она понимала, что Бертран поступил правильно, что он облегчил ей задачу, взяв на себя это бремя. Ей бы только хотелось… ей бы только хотелось, чтобы он не попадал всегда в такое положение, когда его правильные поступки приносят им всем столько неприятностей.
Но сейчас ей хотелось лишь одного — отдохнуть. Иногда бремя ее забот становились легче, по ночам, в объятиях сна. Ей не всегда легко было добраться до них, но когда удавалось, то сны ее почти всегда были благостными, утешающими. Она гуляла по садам замка или вместе с Гибором, снова молодым, на том лугу, который любила, под акведуком Древних неподалеку от Карензу. Иногда с ними гуляли их четверо детей: умница Беатриса с блестящими волосами, мальчики — Гибор, нетерпеливый и склонный к приключениям, Пирс, осторожный, держащийся немного в стороне, — и еще Аэлис, идущая вслед за ними по зеленой-зеленой траве. Аэлис в материнских снах всегда выглядела старше остальных, хотя была самым младшим ребенком. Она являлась во сне такой, какой была в год свой смерти, расцветающей поздней, яркой красотой.
В ту ночь Синь тянулась ко сну, как женщина тянется к последнему в своей жизни нежному возлюбленному. Дневные тревоги еще навалятся на нее утром, и новые заботы присоединятся к ним, новые опасности с севера… Сегодня она жаждала снов.
Но в них ей было отказано.
Стук в наружную дверь ее покоев прозвучал так тихо, что она даже не услышала бы его, если бы действительно спала. Одна из девушек в прихожей, однако, его услышала. Бриссо, старшая из двоих, в тревоге остановилась на пороге спальни Синь, похожая на призрак в белой ночной сорочке.
— Посмотри, кто это, — сказала графиня, хотя в такой час это мог быть только один человек.
Робан ждал в соседней комнате, пока она накинет халат. Она вышла к нему; она не любила принимать мужчин или заниматься государственными делами в спальне. Он все еще не снял дублет, в котором был раньше. Синь поняла, испытав некоторый шок, что он даже еще не ложился. Было очень поздно, и канцлер плохо выглядел. Щеки у него ввалились, а при свете свечей, которые поспешно зажигали девушки, глаза выглядели глубоко запавшими. Он кажется старше своих лет, внезапно подумала она: он износился на службе у них, у нее и Гибора. Интересно, подумала она, считает ли он, что стоило платить такую цену за свои труды. Она впервые спросила себя, что он в действительности думает о них обоих. Или о ней самой. Гибор мертв; о мертвых думают только хорошее. Она осознала, что не знает мнения о себе своего канцлера. Легкомысленная, решила она; вероятно, он пришел к выводу, что она легкомысленная и импульсивная и нуждается в крепкой руке наставника. Это могло быть ответом на вопрос, заданный ею себе еще днем: почему он так настаивает на своем мнении в последнее время. Но он и правда выглядит неважно.
— Сядь, — предложила она. — Прежде чем начнешь, сядь. Бриссо, бутылку сидра для канцлера.
Она думала, что Робан откажется от стула, но он сел; это лишь усилило ее беспокойство. Заставляя себя быть терпеливой, она ждала, сидя напротив него, пока принесли сидр и поставили на стол. Потом она снова ждала, пока он выпьет.
— Рассказывай, — наконец произнесла она.
— Госпожа, в начале ночи мне принесли записку из храма Риан в городе, — сказал он странно слабым голосом. — Подразумевается, что ее написало некое лицо, которого не могло быть в Люссане; оно просит у тебя аудиенции и… и убежища.
— И что?
— Поэтому я отправился в город сам, посмотреть, действительно ли это настоящее послание. Боюсь, оно настоящее, госпожа. И боюсь, мы стоим перед лицом еще более серьезного кризиса, по сравнению с которым дело Андории кажется пустяком.
