Ванда ушла и унесла с собой фонарь, и Грэм остался один в темноте. Никакая сила не заставила бы его сейчас вернуться в сарай, где спали медейцы, но остаток ночи можно прекрасно скоротать и в лесу. Грэм опустился на землю, привалился спиной все к той же сосне и попытался задремать. Для начала, впрочем, хорошо было бы навести порядок в мыслях, где Ванда, как это частенько случалось, устроила полный сумбур…
Увы, мятежные мысли, да еще подпитанные небольшой лихорадкой от раны, не поддавались упорядочиванию, и рассвет застал Грэма бродившим меж деревьев у кромки леса. Заснуть он так и не смог, и вернуться к медейцам не сумел себя заставить.
Там же его обнаружил и Оге, притопавший в лес ни свет, ни заря с сообщением, что Ванда его растолкала и послала на поиски Грэма.
— Она волнуется, куда ты пропал, — с зевком добавил он.
— Да ну? — хмуро глянул на рыжего Грэм. — Прямо вот волнуется?
— Ага. А ты чего тут вообще делаешь? От Ванды сбежал? Доняла?
— Вроде того.
— Это с ней бывает, — сочувствующе покивал Оге. — Донимать она умеет, факт. Ива уже совсем извела, теперь вот за тебя принялась.
— Ты знаешь, что Ив… — удивился Грэм.
Оге возвел очи горе.
— Что Ив к ней неравнодушен? Ну разумеется, знаю. Мы ведь росли вместе, у меня перед носом его кислая физиономия маячит не один год.
— И Ванда знает?
— Скорее всего, догадывается. Да только что она может? Он ведь молчит, как рыба. Да и о чем говорить, Ив для нее просто друг и вассал Дэмьена. Неровня, ясное дело.
Ив, значит, ей неровня, а я, значит… хм… любопытно, — подумал Грэм.
— Слушай, давно хотел спросить: правда, что ты из-за Ванды к нам прилепился? Ведь я понимаю, что до Дэмьена тебе дела нет и быть не может.
— Правда, — после вчерашних откровенностей, и особенно — ночного разговора с принцессой, Грэму уже было все равно.
— М-да. Соболезную. Ну, пойдем, что ли? Свежо как-то стало, смотри — роса уже легла.
Молча они добрели до сарайчика, причем Оге все зевал и зевал, чем ужасно раздражал невыспавшегося Грэма. Внутри царила тишь да гладь. Корделия еще спала, с ней рядом в уголке прикорнула Ванда, уставившись перед собой невидящим взглядом. При появлении молодых людей лицо ее оживилось.
— Ну наконец-то! — воскликнула она как ни в чем не бывало. — А я уж думала, куда вы запропастились.
Оге скорчил физиономию; Грэм же просто молча взглянул на нее и отвернулся.
Без излишней спешки они позавтракали; припасы у медейцев подходили к концу, и Грэм добавил к не слишком обильной трапезе остатки купленного несколько дней назад хлеба, грудинки и сыра. Затем медленно и муторно потянулись часы ожидания. Заняться было нечем. Девушки, как бывало частенько, уединились в уголке и о чем-то шептались. Грэму было просто удивительно, о чем можно без перерыва болтать столько времени. Сам он принялся за снаряжение и оружие; кроме того, одежда требовала починки. Что до Оге, он достал из своей сумки тетрать из сшитых листов и остро заточенную графитовую палочку, и взялся вдохновенно что-то писать и черкать в тетради, время от времени поднимая глаза к дощатому потолку сарая и шевеля губами. Ванда и Корделия не проявили к его занятию никакого интереса, а Грэму стало любопытно. Он подобрался поближе к Оге и через плечо заглянул в тетрадь. Все листы сплошь были покрыты размашистыми строчками, зачеркнутыми и вновь надписанными.
— Что это, стихи? — с немалым удивлением спросил Грэм.
— Угу, — промычал Оге, вперив сумрачный взгляд в исписанные страницы.
— Ну и ну… Можно взглянуть?
— Отстань, — Оге отвернулся и загородился плечом.
— Нет, правда… позволь посмотреть?
— Оге один из лучших поэтов столицы, — ревниво заметила Ванда из своего угла.
— Ну уж… — пробурчал Оге, но при этом покраснел от удовольствия.
До тетрадки Грэм так и не добрался — Оге вовсе спрятал свои вирши запазуху, подальше от посторонних взглядов. Удивительная скромность для одного из лучших поэтов столицы! Грэм был разочарован. Ему очень интересно было взглянуть, какие стихи могут выйти из-под пера рыжего медейца, наивного и непосредственного, как веселый щенок.
Уже в сумерках снаружи донеслись долгожданные звуки: бряцанье упряжи, тихие позвякивание доспехов. Обрадованные медейцы повскакивали с мест, но Грэм не посмел сразу открыть дверь: вдруг по их душу нагрянули касотские солдаты? Такое вполне могло быть, если Ив попался. Он приник глазом к щели между неплотно подогнанными досками двери, и с облегчением узнал фигуру Ива. Впрочем, облегчение он испытал только относительно его возвращения; предстояло еще нелегкое объяснение, и относительно него Грэм испытывал нешуточную тревогу.
А потому, сняв засов, он отступил в самый дальний угол, дабы не попасться Иву на глаза в первую же секунду. Расчет был верен: на Иве тут же повисли обе девушки; последовали приветствия, объятия, даже, кажется, поцелуи. Ива, впрочем, сия радостная встреча не слишком обрадовала, глядел он мрачно. Но когда девушки перестали его теребить, и он увидел Грэма, тихонько стоявшего в сторонке, то и вовсе почернел.
— Ты! — прошипел он яростно. — Снова ты! Ванда! Позволь мне сделать так, чтобы мы больше никогда не увидели эту мерзостную каторжную рожу!
— Не смей! — крикнула Ванда, а Грэм одновременно с ней процедил сквозь зубы:
— Выбирай выражения, сиятельный.
— Я все про тебя знаю! — продолжал кипятиться Ив. Он подался было вперед, к Грэму, но девушки немедленно ухватили его за руки. — Знаю, кто ты. Убийца, вор, беглый каторжник, шваль с большой дороги, пес шелудивый. По тебе виселица плачет не только в Наи, но и в Касот, и в Медее. Ты и к нам пристал, чтобы получить помилование, не так ли? Думаешь, за освобождение принца Тео Тир избавит тебя от виселицы?
— В чудеса я не верю.
— Чего же тебе тогда от нас надо? Впрочем, я знаю — что. Точнее, кто. Так вот, шваль, Ванду ты тоже не получишь, это тоже — из разряда чудес.
— Ив! — снова крикнула, не выдержав, Ванда.
— Уйти ты меня оскорблениями не заставишь, — сказал Грэм. — А вот в рожу тебе я дам охотно…
— Что ж! пойдем, поговорим наедине, — злобно ухмыльнулся Ив, потянувшись к мечу.
— Уймитесь оба! — зашипела разъяренной кошкой Ванда. — Никто никуда не пойдет! Пока вы тут выясняете отношения, уходит драгоценное время. Жизнь Дэмьена висит на волоске. Потом, когда он будет на свободе, можете хоть поубивать друг друга, я слова ни скажу. А сейчас — молчать обоим! Еще хоть слово, и я лично располосую вам физиономии. Ив, возьми себя в руки, я жду отчета. Что там с Клингманном?
