Дух былого веселья в этот день покинул Золотую Палату. Мрачные витязи сидели молча, избегая смотреть в глаза друг другу. Притих даже вечно громогласный Фарлаф. Слишком свежа была в памяти трагедия, разыгравшаяся здесь три дня назад. Расторопная челядь уже давно вымыла окровавленный пол, но резкий запах крови так и не выветрился из помещения за эти дни. А возможно это только казалось собравшимся богатырям, ведь каждый из них считал себя виноватым. Дверь распахнулась, и в Золотую Палату в сопровождении Добрыни и Претича вошел посвежевший Владимир. Князь бодро прошел через всю палату и уселся на трон. Добрыня присоединился к богатырям, а воевода привычно устроился за широкой резной спинкой трона по правую руку от Владимира. Князь пробежался взглядом по понурым лицам богатырей: кто смотрел в пол, кто в окно, но все старательно отводили взгляд. Владимир не подал вида, что такое поведение богатырей ему не по душе. Он прекрасно помнил, в каком состоянии только что был сам.
— Други! Соратники! — громко сказал князь, привлекая внимание витязей. — Я совершил большую, чудовищную ошибку! Мне жаль…
— А не слишком ли ты себя ценишь, князь? — проворчал старый Корневич. — Я совершил, мне жаль! Все виноваты! И нечего общую вину на себя взваливать!
Богатыри одобрительно закивали головами, поддерживая рассудительного ветерана.
— Но если бы я остановил… — запротестовал князь, но его вновь перебил Корневич.
— Если бы ты остановил, если бы я сразу понял, если бы Фарлаф язык за зубами умел держать…
— А при чем здесь Фарлаф? — прячась за спины товарищей, выкрикнул говорливый витязь. — Чуть что — сразу Фарлаф! Бабы виноваты — нечего им в мужские игры играть! Правда ведь, мужики? Ну не влезь Опраксия — все бы и обошлось! А Фарлаф тут совершенно ни при чем! — не останавливаясь, тараторил бедняга, боясь остаться козлом отпущения.
— Цыть! — прикрикнул на него Корневич. — Сказано — все виноваты! Так и порешаем! Так что ты князь не журись — всей вины на себе не утащить! В следующий раз умнее будешь! — подытожил он сказанное.
Князь скользнул взглядом по рядам богатырей и с радостью отметил: лица — посветлели, верные соратники уже не прятали взгляды друг от друга. Из-за плеча князя веред выступил Претич:
— Ладно, хлопцы, пока мы с вами слезы льем — враг не дремлет! Какая-то сволочь наши рубежи на прочность решила проверить — чудищами-страшилищами затравить! Ну не могут они сами сразу со всех сторон кидаться! Не верю! Что скажешь, князь?
Владимир задумался на мгновение.
— Мне тоже как-то не вериться! Но делить с этим что-то нужно!
— Претич, ты воду не мути! — зашумели богатыри. — Доложи порядком: кто, где и как безобразит! А мы всем миром решим, как с этим справиться!
— Хм, — усмехнулся воевода, — слушайте: в Бел-Озере Змей полуденный завелся, горожан запугал, каждый божий день себе жертву требует! Под Новгородом из Ладоги вылезает какой-то Рыбо-кит, ни дня не проходит, чтобы кого-нибудь под воду не утащил. Сначала только коров жрал, а теперь и за людишек принялся. Из лесов Муромских зверье бежит. Волки, медведи и другие зубастые! Целые деревни вырезают, даже костей не остается! В Тьмутаракане — велет-людоед, в Турове — упыри, и откуда только? От дрягвы что-ли? — пробурчал воевода себе под нос. — В Чернигове…
— Ладно, хватит, зачастил — прервал воеводу князь. — И так все ясно! Добровольцы есть?
— Есть! — как один закричали богатыри.
* * *
Смоловар Возгривый маялся похмельем. Брага, что он вчера выменял на струю бобра у старой карги Миткевы, снабжавшей всех любителей зеленого змия выпивкой, оказалась ядреней, чем обычно. Следовательно, и голова у Возгривого болела сильнее обычного, хоть и был он мужиком здоровым и крепким в кости. Однако голова, хоть и была целиком сделана из кости, все равно продолжала болеть. Некоторое время смоловар ворочался на прелой соломенной подстилке, заменяющей ему постель. Но оттого, что он переворачивался с боку на бок, голова болеть меньше не стала, а даже наоборот — боль постепенно нарастала. Бедняге уже казалось, что его многострадальную голову использует кузнец Людота вместо наковальни, вбивая в нее огромным молотом раскаленные гвозди. С этим нужно было срочно что-то делать. Возгривый обиженно засопел и поднялся на ноги. В глазах потемнело, а в голове что-то звонко лопнуло. Людота быстрее заработал своим молотом.
— А-а-а! — заревел смоловар, схватившись руками за всклоченную шевелюру.
Его заплывшие маленькие глазки рыскали по убогому жилищу в поисках лекарства, способного исцелить головную боль. Наконец в поле зрения смоловара попала старая крынка с отбитым горлышком, в которой больной обнаружил остатки молока трехдневной давности. Словно к живительному источнику припал смоловар к кувшину с прокисшим молоком. Большим глотком он осушил сосуд. Немного полегчало. Возгривый выскочил из лачуги на улицу и налетел на бочку с затхлой зеленоватой водой. Не удосужившись даже разогнать вонючую жижу, что ошметками плавала на поверхности, смоловар окунул больную голову в воду. Некоторое время он довольно пускал пузыри. Самочувствие улучшилось!
— Это ненадолго, — себя Возгривый знал как облупленного. — Нужно срочно опохмелиться! Иначе…
О том, что произойдет иначе, думать не хотелось. Он огляделся в поисках того, на что можно будет выменять выпивку. Как назло на глаза ничего не попадалось — все, что можно, он уже пропил. А то, что Миткева нальет ему в долг, смоловар очень сильно сомневался.
— Ладно, — решил он, — чего-нибудь да придумаю!
Окунувшись напоследок в бочку, нетвердой походкой Возгривый зашагал в сторону Киева. Смоловар торопился — вот-вот вернется головная боль. Нужно успеть. Он выскочил на пыльную дорогу, ведущую к городским вратам. Обычно многолюдная дорога была почему-то в этот день пуста.
— Жара виновата, — подумал Возгривый, — народ по домам сидит! Холодное пиво дует или квас на худой конец!
Смоловар как наяву увидел запотевшую крынку, что хранилась в дальнем углу самого глубокого холодного погреба, увидел, как большие капли чертят на крутом боку посудины мокрые дорожки…
— Проч с дорогы! — картаво выкрикнул кто-то незаметно подъехавший к Возгривому сзади, стеганув его нагайкой.
Зазевавшегося смоловара, не успевшего отскочить на обочину, сбил грудью конь. Возгривый, не удержавшись на ногах, рухнул в придорожную пыль. Проезжая мимо, всадники до обидного громко заржали, громче, чем их собственные кони. Смоловар протер запорошенные пылью глаза.
— Дык… — опешил он поначалу. — Это ж печенеги! Твари кривоногие! И туда же над людьми глумиться!
