( запись от 15.10.67)
Ехали мы в переполненных вагонах. Станции также переполнены. Больше эвакуированными. Все сидят на своих узлах и чего-то ждут. На станциях, как и в мирное время, продают жареных курей, холодец. Цены на продукты еще не поднялись. У кого есть деньги берут все, что можно купить. Большинство пассажиров продукты берут с собой из дома и покупают мало. Наши чемоданы тоже полны всякой едой. Едем буржуями, у нас почти у каждого жареная курица, колбаса, фрукты, пирожки, булочки. Когда мы кушаем, то стараемся, чтобы нас все видели. Все-таки мы были богаче других и у нас появлялось некоторое чувство превосходства. Недоеденное мы заворачивали в газету потом демонстративно бросали в окно или в угол вагона. Против нас, на верхней полке, ехал эвакуированный парень. Вещей у него не было. Денег и продуктов также не было. Когда мы кушали он смотрел на нас не отрывая глаз. Однако спросить покушать стеснялся. Потом, когда мы покушали, а недоеденное хотели выбросить, юноша робко попросил чтобы объедки не выбрасывали, а отдали ему. Один наш товарищ демонстративно пожадничал и все выбросил в окно. Он сказал: много вас здесь шляется. Воевать надо. Эвакуированный юноша промолчал. Мне было жаль юношу, а может быть мне хотелось исправить поступок товарища. Я взобрался на верхнюю полку, раскрыл свой чемодан и постарался насытить эвакуированного. Может быть так устроена молодость, но мне было стыдно своей жалости. И я угощал юношу весьма небрежно. Хотя я очень хотел чем-нибудь помочь пареньку. Видя, что я человек не злой и не жадный, она рассказал мне как бежал из Латвии. Родителей убили немцы, а сам он сумел убежать. Куда он едет, сам не знает. Лишь бы подальше. Нет ни денег, ни вещей, ни знакомых. На вопрос чего он кушает, парень не ответил. Только рукой махнул. Он был голоден. Эвакуированных было очень много. Ехали мужчины, женщины, дети. Ехали семьями и одиночки. В основном это были евреи. Были эвакуированные и русские, но их было меньше. Русские будучи похожими на других европейцев сливались с общей массой, были не заметны. Их принимали их за своих, местных.
Природа человека устроена интересно, а порой и трудно объяснима. Нам казалось, что мы все патриоты своего государства. Ради своей Родины мы готовы были пойти на любые трудности. Однако, столкнувшись с эвакуационными затруднениями, народ стал роптать. Если первые партии эвакуированных вызывали интерес и их принимали хорошо, то уже последующие встречались почти враждебно. Их обвиняли в том, что они не желают защищать Родину. Вместо того, чтобы идти на фронт, все евреи в страхе бегут и прячутся в тылу. Якобы они страшные трусы, жулики и предатели. По-видимому, люди не понимали или делали вид, что не понимают логики вещей. Ведь тот, кто бежал от немцев не мог быть их другом и нашим врагом. Они бежали потому, что были врагами немцам. Немцы убивали всех евреев. Сохранив свою жизнь и здесь в тылу собравшись с силой, позже, они смогут нанести ответный удар возмездия. Так оно и было.
Те же люди, которые остались на оккупированной территории, наверное, не боялись немцев, а может быть были их друзьями. Не могли они наверное принести и нам пользы, а мы их очень жалели. Эти грубые размышления, мои собственные размышления к частному случаю. Они ни в какой мере не отвечают жизни и действительности. Размышления, которыми могли пользоваться недостаточно честные и солидные люди, или обыватели. Однако не смотря на всю неправильность моих рассуждений, наше правительство нашло в них истину. Все те, кто не смогли или не захотел эвакуироваться, после войны долгое время носили клеймо позора. Был в плену, проживал на оккупированной территории и т.д.
В Алма-Аты мы приехали утром. Отличный современный вокзал был полон народа. В основном это были эвакуированные. В привокзальной военной комендатуре нам объяснили как добраться до нашей авиашколы. Город имел резкие контрасты в архитектуре. Низенькие, старые деревянные домишки стояли рядом с шикарными современными, советской постройки зданиями. По улицам на волах ездили усатые возчики. Они сидели на длинной телеге, били волов палкой и покрикивали 'чоб-чобе'. На базаре в арбах было много очень больших красивых яблок. Под арбами сидели старого украинского вида дядьки и курили люльки.
Климат в Алма-Аты прохладнее, чем в Фергане. Воздух чист. По обочинам дороги и у домов растет крапива. Для нас это было удивительным. В Фергане мы не знали, что это такое крапива. Там она не растет.
В авиашколе мы встретили много наших школьных товарищей. Тех, кого призвали несколько раньше нас. Они уже самостоятельно летали на самолетах У-2.
Когда мы хотели зайти в казармы, где жили наши товарищи, нас не пустили. Строгий дневальный страшным голосом заорал на нас.
- А ну назад, лапотники! Не хватало еще от вас грязи! - и весьма решительно выпроводил нас обратно на улицу. Это было наше первое впечатляющее знакомство с воинской дисциплиной.
В авиашколе мы пробыли около двух месяцев. После чего нас всех, то есть тех, кто прибыл позже, перевели в связь. Наша казарма находилась в помещении какого-то бывшего техникума у головного адыка.
Порядки здесь были истинно военные. Если в авиашколе с нами обращались хоть отдаленно похоже как с людьми, то здесь разговор к нами был короток. Муштра была первым и главным нашим занятием. Команды резкие, выполнения четкие. Малейшее замешательство или нечестное выполнение команды сулило наряд вне очереди. Дни потянулись однообразные, скучные и трудные. Подъем в 6 часов и отбой в 11 часов. Солдатский труд по 14 часов без привычки был труден. Было так трудно, что некоторые желали бы родиться лошадью или ишаком. Все-таки скотину жалеют. Дают ей пищу, отдых, кров. А что солдат? Никто его не жалеет. Хуже скотины у плохого хозяина. Бесконечная перегрузка физических сил, окрики, наказания в виде добавочных работ за счет сокращения сна. Было трудно. Чтобы избавиться от всего этого, солдаты говорили: скорее бы на фронт. На фронте нет муштры, по крайней мере. Начальники становятся добрее. И кормят тоже получше. Жизнь свою мы ценили не слишком высоко, а потому не боялись фронта. Бывалые солдаты говорили, что самое трудное время в армии - это первый год службы. Солдаты от усилий и непривычки худеют, зато на второй год службы бывает даже приятно. Солдаты набирают в весе, сильно мужают и привычка к армейскому режиму становится необходимостью.
Из нашей казармы можно было любоваться отличнейшими видами окрестностей Алма-Аты. Город расположен в окружении высоких снежных гор, которые зимой и летом светятся своими белыми, нетающими снегами. Поближе к городу находятся более низкие горы без вечных снежных вершин. Зато эти ближние горы покрыты лесами и многим множеством ярких альпийских цветов. В летнее время в горах совсем не жарко. А причудливо изгибающиеся горные деревья придают окружающему миру то впечатление, которое получаешь при рассматривании открыток с видами Японских пейзажей. Отличные там места. При каждом удобном случае я всегда любовался этими красотами. От окружающих окрестностей веяло чем-то родным и уютным, вселяющим в тебя тишину и душевный покой. Можно было бесконечно любоваться богато одаренными красотами окрестностей. И я любовался. Я мечтал о том дне, когда смогу по собственному усмотрению сколько угодно и как угодно проводить свое время на этих красотах природы. Сейчас же забор казармы невысокий и смотреть поверх его никому не возбраняется.
