– Не послушала меня, девочка?
Улия заворожено смотрела в его глаза – в круговерть миллиардов далеких огней.
– Ты не хочешь вернуться ко мне? Не желаешь освободиться? Или, может быть, не можешь?
– Могу, – сказала Улия.
– Значит, не хочешь?
– Я всегда буду с тобой, – прошептала Улия.
– Ты покидаешь меня. Ты стала тенью. Фонари не узнают тебя. Ты выглядишь больной и жалкой. Скажи только слово – и я отберу тебя у людвы. Отберу силой.
– Нет! – испугалась Улия.
Город сел рядом и обнял ее за плечи:
– Возвращайся. Твое ожерелье – цепь огней – готово и ждет тебя… Твои друзья соскучились по тебе. А я – я слишком ценю каждое свое порождение, чтобы бросать его на произвол судьбы.
* * *
– …Юлька! Ты не поверишь! Ты просто не поверишь – кто взял меня в свой концерт! Боже мой, это такой успех, такая удача… Я и мечтать не мог! Ты что же, не рада?!
– Я рада, – сказала Улия.
Не снимая ботинок, Саня рухнул на новую кровать. Кровать была квадратная, как небольшой дворик, Парень лежал, раскинув руки, будто желая обнять все на свете и среди прочего – Улию.
– Послушай… Я и мечтать не смел. Это целый мир… Такой яркий, такой настоящий… И множество друзей. У меня никогда не было столько друзей, как сейчас. У меня никогда не было такой интересной жизни. Петрович меня опекает, как родной отец. Ну да, у него плохой вкус, я знаю… Но зато у него хороший нюх. Он знает, что надо петь и для кого.
– Для людвы, – сказала Улия.
Саня кивнул:
– Для людвы… Хорошее словечко. И не надо так печально – людве нравится! Людва счастлива! Ну что тебе еще?!
* * *
Лучи прожекторов метались, подчиняя людву ритмом; это отдаленно напоминало игру светофоров на большой развязке, но если законы движения Улия понимала, то законы Концерта – нет.
Саня метался по сцене, будто желая вырваться из сетки цветных лучей. Улия слушала, пытаясь нырнуть в его песню, вспомнить веселые потоки фар и ночной полет над Городом – но вместо красных и белых огней, сливающихся в колокольную дорогу, перед ее глазами возникал поток людвы, безликий и безголовый, медленно текущий мимо торговых палаток с одеждой и консервами, носками, полотенцами, автоматическими швабрами, простынями…
Улия не знала, что видела и о чем думала слушавшая Саню людва. Крики и хлопки, свист и топот выдавали ее возбуждение; Улии казалось, что над качающимися в такт головами взлетают красные и золотые тряпочки эмоций.
Проследовали, цепляясь одна за другую, несколько одинаково ритмичных, громких, обыкновенных песен. Улия была как неподвижный остров среди моря довольной людвы; разглядывая своды огромного потолка, она пропустила момент, когда на сцене появилась женщина.
Людва закричала так, что Улия на секунду зажмурилась. Женщина была красива и сильна – Улия сразу почуяла эту силу, она была сродни силе тока в толстых, оплетенных изоляцией проводах. Женщина остановилась посреди сцены и протянула руки в зал – людва выстрелила в воздух золотыми тряпочками восторга, и они невидимо опустились на белые ладони той, что желала их.
Саня ждал, склонив голову. Женщина медленно протянула пухлую руку к нему, выражая приязнь – и одновременно будто указывая на него собравшейся здесь людве; красные и золотые тряпочки взлетели опять, и тогда женщина запела.
У нее был голос низкий и властный, как гудение ветра в трубах. Людва замолкла; женщина пела, в песне ее Улии виделся прямоугольный провал подземного перехода, ворота туда, где подземный ветер.
Женщина спела куплет и обернулась к Парню, и вот – он начал подпевать. Голоса их сплелись, как потоки движения в сложной развязке. Наверное, это было красиво; людва кричала и аплодировала, Улия сидела неподвижно.
Саня пел. Щеки его порозовели под слоем грима. Теперь он пел хорошо, даже лучше, чем тогда в сквере, где Улии впервые удалось выделить его из прочей людвы. Песня была – другая, песня принадлежала женщине с белыми руками и властным голосом.
Улия подняла лицо.
На потолочной балке сидело угловатое темное существо – нутро крытого стадиона.
* * *
Спустя десять дней они ехали в большой белой машине – женщина впереди, Саня за ее спиной, Улия рядом с Саней. Тот, что сидел за рулем, состоял, кажется, из одного затылка.
Они катились по быстрой здоровой улице – в центр, к шумной людве с блокнотами и камерами, к любопытной болтливой людве, которой так нравится вертеться вокруг женщины с властным голосом – и вокруг всех, кто оказывается рядом.
Саня не хотел, чтобы Улия была в машине. Он уговаривал ее остаться дома; в последний момент женщина, милостиво кивнув, разрешила Улии сесть на заднее сиденье – как мостовая разрешает осеннему листу скользнуть в выбоину и прилипнуть к мокрому камню.
И она скользнула.
Женщина говорила что-то, глядя на дорогу, а Саня отвечал, подавшись вперед, склонившись к самому уху женщины, к самому ее розовому уху, сдобренному сполохом массивной сережки; Улия впервые рассматривала людву – человека – так подробно. Даже о Сане она не знала, какого цвета у него уши.
Эта женщина, властная и притягательная на сцене, вблизи казалась выцветшей и неновой, как позапрошлая афиша. Она говорила слишком громко и смеялась слишком резко. Слова ее были нечисты и потерты, будто ступеньки, по которым денно и нощно ступают тысячи подошв; машина полнилась этой женщиной, как рынок – толпой, и Саня жадно хватал каждый ее взгляд, а впереди их обоих ждала охочая до звонких фраз людва, новый шаг, удаляющий Парня от Улии, претворяющий в реальность невеселое пророчество Города…
Тогда она закрыла глаза и сделала то, что прежде полагала запретным.
Идите, молча говорила она. Все сюда. Встаньте здесь и застыньте на многие часы, замрите, превратив движение в неподвижность, здесь будет вам место, здесь будет вам отдых…
Она перекраивала перекрестки. Она собирала, созывала и стягивала – и вот гигантская пробка из автомобилей всех мастей и моделей встала костью в горле многополосного проспекта, затопила, забила дыхание, и проспект захлебнулся.
– Ч-черт, – сказал затылок водителя. – С ч-чего бы это, а?
Вы не доедете, молча сказала Улия и с торжеством посмотрела на женщину.
А Саня посмотрел на нее. С недоверием и страхом.
– Вы не доедете, – сказала Улия вслух. – Видите – пробка.
Женщина ничего не сказала. Возможно, она и в самом деле не видела Улию.
– Обычно з-здесь не бывает пробок, – сказал, оправдываясь, водитель.
Саня посмотрел на часы. А потом – на женщину, будто ожидая, что по слову ее машина взлетит в воздух, и пробка рассосется.
