— И что? — встрепенулась Ай-я.
— Ну, сразу-то ему не поверили, — сказала старуха. — Знали люди, не любит мой брат, Тилем его звали, не любит он Славко. За меня, дуру, и не любит. Не такого жениха они с отцом мне желали. Но слова его запомнили. А когда время пришло — оно, вишь, в поселке страху навело — тут-то и пригодился, братцев навет. Мол, из-за Славко, из-за вурди все. Коли он и впрямь вурди. А как проверить? Вестимо, помнили тогда еще — если уж что и выведет вурди на чистую воду, так это кровь…
— Кровь… — сонно повторила Ай-я, — какая кровь?..
— Человеческая, вестимо, — ухмыльнулась старуха. — Только ведь кто ж согласится? А ну как и впрямь вурди? Кому охота жизнью этак-то рисковать? Долго искали смельчака. А он сам вызвался. Тиль, старший брат. Слишком велика была его ненависть к вурди, чтобы он позволил одному из них… Да с дурочкой малой… Со мной…
— Со мной, — эхом откликнулась Ай-я, чувствуя, как легкий сквознячок из двери вдруг превратился в змею и холодным кольцом свернулся на груди.
— Брысь, — прошептала Ай-я, сгоняя склизкую тварь, будто прирученную лесную кошку, — брысь.
— Брат, — доносился откуда-то издалека голос Гергаморы.
— Муж, — шипела змея.
Ай-я спала.
И уже не старуха, а кто-то другой вязал в ее голове бесконечную вереницу слов…
2— Да. Кровь. Человеческая кровь, гласили предания, — вот что превращает оборотня в зверя. И тогда собрались в один прекрасный день люди у дома любимого моего и сказали ему: «Выходи!» И только он вышел на порог, как бросился к нему мой старший брат и распорол ножом руку свою от кисти и до локтя. В страхе отступили назад люди. А они стояли друг против друга — вурди и мой старший брат.
Много крови пролилось на крыльцо дома Славко, и сказал он с усмешкой: «Пойдем, я перевяжу тебя». «Хорошо», — сказал Тиль и, хотя все кричали ему, чтобы не входил он в дом вурди, пошел вслед за охотником. Многие плакали. Не чаяли они, что вернется мой брат живой и невредимый. И в самом деле долго не было их. Тогда закричали люди: «Оборотень! Пойдем и убьем его!» Но только они закричали так, как вышли на крыльцо Славко и брат с перевязанной рукой. И тогда снова закричали столпившиеся у крыльца: «Человек! Он — человек!» Но сказала одна из женщин: «А была ли то человеческая кровь?»
В страшном смятении сошел брат мой с крыльца. Даже издали видела я, как побледнело его лицо, как задрожали губы, как сжались в кулаки пальцы. И сказал он: «Послушайте, люди! Если я — не человек, то где он — человек?» И тогда подошла к нему та самая женщина, что требовала человеческой крови, взяла из рук брата моего нож и, стиснув зубы, вонзила острие в ладонь. «Вот человеческая кровь!» — сказала она и подошла к стоящему на крыльце Славко. «Вот!» И снова лишь улыбнулся Славко и позвал ее в дом. Без страха пошла за ним женщина, хотя и была уверена, что идет на верную смерть… Но уже никто не кричал ей: «Остановись!» Все ждали. И когда вскоре женщина показалась на крыльце, белее мела было ее лицо. И не было у нее слов. А был лишь страх, ибо не ведала она сама себя. «Убить их!» — закричали люди, и тогда поняла я, что убьют сейчас и Славко, и эту белую как мел женщину, и брата моего. «Постойте! — закричала я, желая спасти хотя бы одного из них. — Вурди хитер, и кто может поручиться, что не научился он жить среди людей, что запах крови и поныне пьянит его?» «Никто!» — с готовностью закричали вокруг меня. Я же не верила в то, что говорил язык мой. Чужими были мои слова. Чужим мой язык.
«Я — человек!» — сказал Славко, и глаза его смотрели только на меня. А мое сердце разрывалось от боли, но по-прежнему чужими были слова мои. «Всякий может назваться человеком, — сказала я, — даже вурди может назваться так. Так кто поручится за тебя?» — «Никто!» — воскликнул мой брат. «Никто», — рассмеялся мой Славко.
И тогда все взоры устремились к нему. Он же был спокоен. Он даже не собирался защищать себя. «Беги, — мысленно говорила я ему, — беги, спрячься где-нибудь в лесу, схоронись от людской злобы, и придет время, когда я найду тебя!» И показалось мне вдруг, будто он услышал меня. Он повернулся ко мне. Он покачал головой: нет, милая деточка, нет.
Он остался стоять на крыльце.
Вооруженные ножами и кольями люди бросились на него.
Он не пошевелился.
Я не плакала.
Принесли лопаты.
Тут же, возле крыльца, принялись рыть яму…
С этого дня я научилась ненавидеть человека…
Да и кто среди нас человек?..
1— Вот те раз!
— Вроде дышит.
— Хорош у тебя лосяк!
— Ай-я-то, вишь! Уж и избу на засов — видать, живым не ждали.
— И то верно — к чему мертвеца подманивать?
— Да живой он! Живой!
— Где ж ты его нашел, а?
— Сам не пойму. Вроде как позвал кто-то. А вроде и никого.
— Отшельник небось баловал.
— Да хватит брехать! Какой там отшельник. Уж с год, как никого не видели.
— Будто его в лесу углядишь!
— Это у тебя глаз нету. Кто на ежа прошлым летом наступил?
— Так то еж!
— Вот я и говорю… Колючки небось до сих пор… Ну, твоя-то Настена…
— Выдергивает, точно!
— Куда ты его?
— Спросил! К Ай-е. К кому ж еще!
— Точно ведь не ждет.
— А ты что думал? Дрон-то из лесу шел, так у его пса шагов за сто шерсть дыбом стала… И Ай-я туда ходила.
— Ну?!
— Вот те и ну! Крови целая поляна. Как он их столько порубил, ума не приложу…
— Так, может, не один…
— Ладно. Погоди. Вишь, не шевелится. Может, и впрямь мертвяк?
— Дай-ка погляжу!
— Ты поосторожней, эй!
— Живой он. Пока тащил, все бормотал что-то…
— Был живой.
— Вроде как закоченел, тьфу!
— Лай! — прошептал Гвирнус и тут же услышал громкую ругань, перемежающуюся с чьим-то заливистым смехом.
— Ишь окаянный! — ругалась женщина.
— Что, напугал? — ехидно спрашивал мужской голос, а другой, побасистее, прибавлял:
— Вот тебе и мертвяк!
— Лай! Скотина! — уже громче сказал Гвирнус не столько для того, чтобы и впрямь спросить о чем-то, сколько чтобы почувствовать себя живым.
— Вишь, ругаться начал, — усмехнулась женщина, — людей-то зачем пугать? Людей?
Нелюдим с трудом разлепил смерзшиеся веки. Какое-то время ничего не видел, ослепленный ярким дневным светом. Лишь тупо вертел непослушной головой, пытаясь понять, откуда взялось в этой самой голове такое невообразимое количество человеческих голосов.
