— Не смей!
— Кроткую. Нежную. Послушную. Живущую только для того, чтобы доставлять мне удовольствие Думаю, она будет такой же темнокожей, как я. А ее волосы… — Я убью ее!
На этот раз смех его был теплым, глубоким и очень заразительным. Элиан попробовала бороться. Она отбивалась и гневно сверкала глазами. Губы ее кривились, но в конце концов ее радость прорвалась наружу. Она вскочила, сорвала с себя одежду и всем телом прильнула к Мирейну.
На самом краю страсти он замер. — А ты действительно осмелилась бы? Она прильнула к его губам и толкнула на подушки.
* * *
Он спал как дитя, глубоко и безмятежно. На его лице не осталось и следа забот или королевского величия. Это было частью легенды о нем самом: перед битвой он всегда спал крепко, и часто его приходилось будить, чтобы он появился вовремя на поле брани.
Элиан осторожно расплела ему косичку. Может быть, она и родилась безнравственной, но стать шлюхой ей мешал один роковой изъян: вся ее страсть была направлена только на одного мужчину. Началось это давно, и тогда она была еще слишком мала, чтобы понимать, что такое страсть и желание.
Легкая улыбка тронула ее губы. Теперь, став древней старухой, она окончательно пропала. Ради такого мужчины не жаль и пропасть: он настоящий безумец, вообразивший себя сыном бога. Его золотая рука покоилась меж ее грудей, полуобхватив одну из них. Рука горела, даже когда Мирейн спал, и ему никогда не избавиться от этой боли. Он утверждал, что Элиан облегчает его мучения. Все может быть. А возможно, ему просто необходимо было так думать.
Две вещи — эта боль и ее уменьшение в присутствии Элиан — помогали Мирейну познать предел своей гордыни. Его родословная не вызывала у него ликования, потому что всю жизнь он мучился из-за живой обжигающей боли в руке. Однако в мире тиранов он не получил бы власти, не сияй в его чувствительной ладони солнце. Он мог держать и меч, и скипетр, но только если обращался с ними осторожно. Единственное облегчение, которое дал ему бог, заключалось в возможности опереться на эту женщину-ребенка, на этот сводящий с ума клубок любви, сопротивления и огненного нрава.
Казалось, любовь поглотила сопротивление. Но характер, к несчастью, покоряться и не думал. Элиан по-прежнему желала, чтобы ей никогда не довелось услышать о Мирейне Ан-Ш’Эндоре, хотя сердце ее при этом грозило разорваться, а тело — растаять от любви. Она провела пальцем по завитку его уха, задержавшись там, где в изящной ямочке была проколота крошечная дырочка. Мирейн что-то пробормотал, улыбнулся и попытался уткнуться ей в бок. Она зарылась лицом в его густые курчавые волосы. «Аварьян, — сказала она мысленно, обрамляя каждое слово красно-золотым пламенем, — если ты действительно приходил к матери этого мужчины, если ты сыграл хотя бы малейшую роль в его рождении, выслушай меня. Ты нужен ему сейчас и будешь нужен завтра. Поддержи его. Сделай его сильным. Помоги сохранить ему жизнь».
Ответа не было. Ни голоса, ни вспышки света. И тем не менее, помолившись, Элиан почувствовала себя лучше. В конце концов ей удалось уснуть, и никакие сны не мучили ее.
* * *
Несмотря на всю свою бдительность, Элиан проснулась поздно. Выпутавшись из одеял, она обнаружила, что в комнате, кроме нее, никого нет. На мгновение ее сердце остановилось. Нет! О нет! Он не может так уйти!
Услышав голоса, Элиан вскочила на ноги, схватила первую попавшуюся одежду, которой оказался походный плащ Мирейна, просторный и почти сухой, и распахнула дверь.
В караульном помещении собрались все, кроме Кутхана, который куда-то исчез. Все были в полном снаряжении, и многие, по-видимому, вообще не сомкнули глаз в эту ночь. С бледными лицами, запавшими глазами и крепко сжатыми губами, они сидели вокруг Мирейна. Элиан могла и не спрашивать: армия не пришла. Им предстояло одним встретиться с врагом в бою. Победить или погибнуть.
Король выкупался и надел килт. Он был чисто выбрит, волосы его, еще влажные, казались гуще и непокорнее, чем когда-либо. Пока женщина из стражи трудилась над его спутанными волосами, он приказал одному из своих воинов развернуть продолговатый сверток.
Элиан проворно заняла место Игани. Она увидела, что сверток оказался куском кожи, такой же белой, как драгоценная слоновая кость, и выдубленной до мягкости шелка. В центре была вырезана дыра. У Элиан задрожали руки.
— Итак, — сказала она как можно спокойнее, — ты собираешься сделать это по старым правилам.
Мирейн мысленно приласкал ее, хотя ни один мускул на его теле не шевельнулся.
— Древнее этого способа нет. Щит-круг, упорядоченный бой.
Главное правило такого боя требовало, чтобы противники ничего при себе не имели. Ни узла или застежки, ни шва, ни тканого украшения, только длинное одеяние из кожи, без пояса и ниток, полы которого были бы открыты ветрам. Таким образом, никто не смог бы помочь себе чарами, спрятанными в одежде, или вплести заклинания себе в волосы. Победы можно было достичь лишь чистотой силы. Элиан неуверенно рассмеялась. — Если уж на то пошло, любовь моя, то тебе лучше подстричься покороче, как это делают странники в пустыне, иначе из-за твоих кудрей тебе не позволят сражаться.
— Я учту это, — сказал он легко и рассеянно. — Аварьян! Я голоден. Слишком долго я нежился в роскоши и потерял привычку поститься.
— Подумай о том, какой мы закатим праздник, когда все закончится.
Игани подняла длинное странное одеяние. Мирейн сбросил свой килт, помедлил, сделал глубокий вдох. Она продела его голову в дыру на кожаном полотне.
Оно ровно легло на тело Мирейна, оттенив темный блеск его кожи. Широкие полы свисали спереди и прикрывали спину. Элиан замерла, не в силах вздохнуть. Он собирается драться. Он собирается умереть.
Ей вспомнились слова ее матери, тихий нежный голос зазвучал в ее мозгу: «Пророчества могут материализоваться». Но в этом нет необходимости. Этого не может быть.
Все были слишком угрюмы, слишком подавлены и испуганы. Даже Мирейн. Кто-то принес его ожерелье жреца, оставшееся возле кровати. Некоторое время он сжимал его побелевшими пальцами, глядя в никуда широко открытыми глазами.
Элиан выхватила у него из рук ожерелье и одарила его самой ослепительной улыбкой.
— Да, Солнцерожденный, надень его. Покажи им, кто твой властелин.
— Я не… — Он осекся. — Ладно, надень его на меня.
Она не спеша сделала это. Ожерелье было из чистого золота, тусклого и тяжелого как свинец. В конце концов он всегда носил его, снимая лишь на время сна, а иногда не делая и этого; ожерелье было на нем с самых юношеских лет. Оно подчеркивало его королевское величие, и даже больше, чем золотая маска Асаниана или венец князя из Ста Царств. Величие и непосильное бремя.
