— Это же прекрасно и таинственно. Вот оно есть такое большое, непрозрачное, а потом из него появляется что-то прекрасное и новое, — глаза Михаса лирически заблестели.
— Тебе в детстве всегда подарки запаковывали? — с видом штатного психиатра начал допрос Гай.
— Да, а что?
— Ничего, — заржал в голос Кабручек.
Куколка загудела, как маленькая трансформаторная будка и затряслась. Она пошла трещинами. Треск стоял, будто валят лес. Аккуратно от куколки отваливались куски. Мы отошли на безопасное расстояние. Этока разбудить не удалось и забрать тоже, гигантский кусок кокона чуть не раздавил Тамареска, когда тот пытался спасти кота. Эток спал спокойным сном младенца, среди бушующих родов.
Один из кусков "обшивки" все-таки упал коту на хвост. Эток завизжал и дернулся. С первого раза освободиться не получилось, он рвался, а когда вырвался, то с диким мявом понесся к нам. На его пути упал новый кусок. Обезумевший кот вскарабкался по нему, не выпуская когтей, и сиганул куда-то вверх. В клубах песка и лучах солнца Эток пролетел несколько метров и приземлился на меня. Тут он выпустил когти. Я не успела его поймать и он повис на тоге, полотнище под весом кота стало сползать. Когда Эток рухнул вниз, я оказалась совершенно голой. Благо поднявшиеся клубы пыли прикрыли меня, на время пока я спешно пыталась одеться.
Рядом с нами уже стояли все слуги и стража, сам Шаман, на дворцовых стенах сидели мальчишки.
— В Великие времена я живу. Великая гусеница обратилась с Великую бабочку и глаза мои узрели это. Я счастлив, во истину счастлив! — восклицал Ангикоха.
Марлен, тем временем, переминалась на высоких лапах, пробовала ходить, управлять своими курчавыми усиками. Крылья были сложены за спиной не как у привычных мне бабочек, а по типу веера.
Все, кто присутствовал при сем великолепном событии, хлопали в ладоши, но это действительно было великолепно!
Марлен обернулась к нам. Она раскрыла одно складчатое крыло, и кончик его оказался у наших ног.
— Мы должны лететь. Спасибо, за надежду, мэтр Ангикоха, — я обняла старика.
— Я счастлив был видеть тебя, девочка. Запомни хорошенько — все будет так как ты захочешь. Этот мир тебя никуда не отпустит, пока ты того желаешь.
Я ступила на крыло Марлен. Оно было достаточно жестким и составлено из маленьких чешуек. Окрас был коричнево-зелено-желтый. У местных бабочек не приняты были крылья с узором, в моде пятнистые разводы.
Возникла проблема с Этоком, он наотрез отказывался лететь.
— Я уже летал и продырявил дракона, я больше не хочу летать. Пустите меня, хозяин, пустите! Ну, отпустите, неблагодарный вы двуногий уродец! Я не хочу летать! Я — КОТ! Мне не положено летать! Моя паства без меня не сможет! — Эток извивался, вопил и царапался, еще он ругался, много и грубо.
— Ох, я и не знал, что Архиепископ Пратский знает столько бранных слов, — восхитился Гай, — Эток, скотина, не кочевряжься, давай к нам.
— НЕТ, господин Кабручек, помилуйте, я же никогда не делал вам ничего плохого, я любил вас больше всех, пожалуйста, не надо!
Кот уже рыдал в голос, он захлебывался, так ему было страшно.
— Ладно, скотинка, живи, — сказал Тамареск, которому это все надоело, — На до Пратки добирайся своими лапами!
— Лапами то оно вернее, — всхлипывая, сказал Эток.
— Мы отправим его в Пратку на дипломатической карете, на тройке Лезоков, — сказал Ангикоха, — Эток же все-таки мой коллега, не вежливо так обращаться с Архиепископом Пратским.
— Везунчик, — Тама потрепал кота по голове и поднялся на крыло.
Я сидела первой и держалась за жесткий ворс на спине Марлен, Тамареск сел сзади, его тепло поддерживало меня, я сама ой, как боюсь летать, но с ним это было не страшно!
Сверху Ардор — великая песочница мира Тау.
Мы быстро и мягко взлетели. Я даже всплакнула, мне всегда были ближе ардоги — вспыльчивый, страстный народ.
— Свята, они счастливы! Не печалься и ничего не меняй в их жизни, — шепнул мне Тамареск.
— Я и не собиралась, — пожала плечами я, — даже если бы они жили плохо, я не стала бы ничего менять. Не все зависит от меня.
Мы летели над скучной пустыней, ветер дул в лицо, и нельзя было сказать, что мы летим очень быстро. Этого нельзя было даже предположить, пока не посмотришь вниз. Туда, где несутся пески и барханы с немыслимой скоростью.
Крылья мягко шуршали, Марлен размахивала ими очень лениво, даже нехотя. У гигантской бабочки и скорости соответственные.
Внезапно в голову мне пришла мысль. Если мы летим с большой скоростью, на определенной высоте, то почему не задыхаемся? По физике моего мира мы бы сразу задохнулись. Господи, да о чем это я?! Какая физика?! Когда в моем мире была физика?! И так даже лучше!
Очень скоро перед нами расстелились джунгли края света. Его я никогда не придумывала намерено, условие у меня было одно: край света должен быть материальным, и никак иначе. Тау прекрасно справился с воплощением: непроходимые мангровые леса то, что надо. Голубой ленточкой впереди искрилось море Наеко.
Марлен стала снижаться и приземлилась на песчаный пляж, пустынный, как само одиночество. Тишина, только хруст песка под ногами. Ни ветерка, только запах соли от моря. Ни тенька, кроме узкой полоски темноты, отбрасываемой камнем.
Море завораживало: спокойное, бескрайнее, сверкающее. Ни волны, ни шороха, ни плеска. Море, уходящее в бесконечность неба, фантастическое чувство!
— В такие минуты, я чувствую тягу к морскому делу, — задумчиво сказал Гай.
— Если бы оно еще было на Тау. Судоходных рек и тех раз, два и нету, — ответила я, хотя прекрасно понимала, что чувствовал Кабручек.
Я подошла к воде и потрогала ее рукой. Странно, но воды, как будто не было. Упрямо я пошла в легкий прибой, руки проходили сквозь поверхность, не ощущая ее.
— Свята! — окликнули меня с берега.
Я обернулась и чуть не умерла от ужаса!
Берег был очень далеко, плаваю я хорошо, но так далеко никогда не заплываю. Я стояла посреди моря и пыталась пощупать воду. В панике я побежала к берегу, но не могла добежать, ноги не слушались. Я кричала, но голоса не было. Тошнотворная волна ужаса застлала глаза мраком, я упала и почувствовала, как проваливаюсь в какую-то невесомую материю, чужую мне, от того неприятную. Я падала, падала, падала…
По глазам резанул свет. Я открыла их и потянулась, ударилась ногой о стол и рукой задела горшок с фикусом. Я снова была дома. Вот тебе, бабушка, и Юрьев день. Я замерла и уставилась на свою до боли знакомую кухню. Сидела я так довольно долго. В голове было пусто, она звенела, как колокол.
