— Нет, не предательство, — продолжил, словно подслушивал, его мысль Мерван. — Только о них можешь не вспоминать более. Ты их уже не увидишь. Душа твоя мне не нужна, носи на себе. У меня другие мерки. — Мерван издал булькающий звук, — видимо, сам прихлебывал из бурдюка. — Зря ты говорил вчера так много. Зря рассказал, что можешь слышать подземные руды. Душу свою можешь забирать с собой, а вот твое тело я теперь не отпущу. За тебя, если ты покажешь свое умение в Самоцветных горах, дадут столько, что мне не понадобится халисунская принцесса. Я смогу купить любую в Саккареме, даже принцессу. Там они не хуже.
— На что ж они тебе, Мерван? — Некрас наконец отдышался и смог заговорить. Вино обожгло горло, но привело его в сознание и быстро уняло жажду.
— Глупый вопрос, венн, пускай ты и умен, — откликнулся Мерван. — Конечно, мне без пользы становиться человеком так, как этого хочет Булан. Какой мне толк в новых мучениях, когда мне и без того хватает неприятного? Если ты думаешь, что у нас не ценят золото, ты ошибаешься. Его ценят у нас, и ценят потому, что его цените вы, люди. Вы готовы отдать за него все, даже душу, а мы готовы ее купить. Вот и посчитай, когда ты такой сметливый, сколько душ я смогу купить, если не возьму, а продам одну твою?
— Куда ты везешь меня? — прервал его Некрас.
— Я же сказал, в Самоцветные горы. На рудники, в копи. Если ты докажешь, что можешь находить золото и самоцветы по звукам, тебе не придется работать в забое. Если же нет, то ты здоров и силен. За тебя и без того дадут немало.
Мне нужны деньги. Говорят, что это мы, шайтаны, совращаем людей и сталкиваем их с праведного пути. Это ложь! Вы, люди, хуже шайтанов. Вы сами учите друг друга предавать, ненавидеть, покупать на золото дружбу, уважение и женщин. Вы убиваете друг друга за один золотой. Так я поступлю честнее и лучше: у меня будет много золота, если я всего лишь продам тебя. Ты выживешь, если действительно умен. Булан хочет страдать так же, как вы. А я хочу так же веселиться. Это гораздо приятнее. И не думай, что нам недоступны плотские утехи. Вы, люди, знаете толк в разврате куда лучше нас. А лучший товар можно купить только за золото. Поэтому у нас за золото дерутся так же, как и у вас. И ты принесешь мне это золото!
Мерван хлопнул верблюда по боку, и тот зашагал шибче. Некрас молчал. Он понял, что Булан и Шегуй не покинут караван ради него, а более здесь некому помочь его беде. И он стал прислушиваться к шагу верблюда, соображая, как можно сложить песню согласно шагам животного. И песня начала складываться. Песня о воле.
Росстань четвертая
Зорко и Плава
Костры, разведенные в версте от полуденных берегов Нечуй-озера, догорали. Растерзанные тела мергейтов, благо здесь их было немного, сложили головой на полночь и восход, завалили хворостом и сожгли. Венны и калейсы — последних уцелело всего четверо — собрались на поляне под дубом, очертили молотом значительный круг, чтобы всем туда войти, разожгли костер побольше и принялись петь песни. Песни смерти и песни победы. Тягучи и протяжны были веннские песни; долги и раскатисты, переливчаты, текучи, словно волны речные, их слова. На слух человека несведущего и вовсе не понятны они казались, но, прислушавшись, каждый слышал в них грозное и яростное пламя, темное пламя, смаглое пламя. Не вода текла в реке, коей катилась веннская мужская песня, но огонь, безжалостный и лютый.
По-иному поступили вельхи. Они спустились к воде, к текучей воде великой Светыни. И здесь разожгли костер, но не один, а девять малых. Везти павших за горные хребты, к Восходным Берегам, — такая задача была не по силам уставшим людям. За лодки, найденные на берегу, никто бы их не спросил. Они положили своих убитых в эти челны, а с ними их оружие и украшения: дивные витые гривны, обручи и жуковинья, кольчатые брони и щиты, клинки, лучше коих не знала даже Аррантиада и долго еще не будет знать. Искони у вельхов было принято хоронить воинов на текучей воде, и обычай этот был древнее всех вельхских сказаний, всех вельхских богов и всех вельхских духов. Он был так же древен, как тот миг, когда по воде поплыл первый осенний лист. Потому что листья — тоже воины и в сражении с зимой они покрываются багряными ранами и падают в поток. По веннской реке уплывали вельхские воины, и лица их были бледны, но спокойны, ибо они знали: не вечен их сон и прежний король вельхского края вернется за ними.
Зорко оказался почему-то меж двух огней. Сначала помогал веннам стаскивать дрова, потом пособил вельхам донести мертвых до реки сквозь чащу. Потом пошел было за подмогой, да уже не понадобилось… Из леса доносилась песня веннов, и гремучий ее огонь вздувался в его жилах гневом и силой, перекликаясь с огнем небес и огнем подспудным. От реки стелилась, словно неведомо откуда возникший здесь морской туман, песня вельхов, сплетенная из самых простых ладов, но могучая, как память деревьев. Кто-то зашуршал по жухлой прошлогодней траве, еще сохранившейся здесь, затрещал по хворосту. Зорко не умел читать звуки, как кудесник Некрас, но сейчас он знал, кто пришел к нему. Из угольной черноты ночи прямо перед Зорко вынырнула черная песья голова с острыми стоячими ушами, и шершавый язык коснулся его опущенной руки. Зорко провел ладонью по густой шерсти песьего загривка, и пес сел, прижался к его ногам, и Зорко ощутил, как радостно-возбужденно подрагивает собачье тело.
Зорко тоже присел на поваленное дерево. Серая переминалась рядом, ожидая, когда же прикажут идти прочь из чащи туда, где есть лужайка, чтобы прилечь, и трава. Зорко коснулся рукой ошейника, и тут началось то, чего давно уж не случалось. Серебряным светом зажглись в тисненых узорах причудливые вельхские буквицы, и лики таинственных богов проступили из сплетений кожаных ветвей. Как и тогда, перед малым ручейком в долине за Нок-Браном, удивительная свежесть непридуманного, изначального мира коснулась лица Зорко, промыла засоренные трухой и прахом глаза, смахнула затхлую паутину, затруднявшую слух и дыхание, и запах тысячи неистовых трав, запах земли, воды и неба наполнил грудь, и весь лес, от вершин сосен до коней, до дна самого глубокого озера, отозвался голосами в его сердце. Причудливым, извилистым путем, пронзая земное чрево и взбираясь по горным жилам к самым небесам, текло яростное и ясное пламя веннского костра и вспыхивало на Восходных Берегах, в вельхских кузнях, и дальше, морскими янтарями и золотыми жилами, текло за море, наполняя светом и жаром новое солнце и полнясь от света его. Веннской рекой, синими струями, плыли к границе небоската, где море и небо сливаются в единый поток, уплывали вельхские воины мимо диких и дивных островов, мимо последних скал-столпов, меж коими расплавленное и усталое от собственного огня солнце блаженно погружается в прохладные волны. Плыли туда, где у корней двух великих деревьев сбился и вырос из прилипшей земли остров Ирий, где всем есть место на теплой мураве для отдыха и покоя. И где-то там, рядом и в тот же миг далеко, меж всякими временами, ни в небе, ни в море, ни в огне, ни в хладе, причудливый и манящий, окутанный туманом, осиянный вечными двумя зорями — утренней и вечерней, в серебре и сини, киновари и золоте, красно украшенный и сам собой свежий и зеленый по-весеннему, плыл-летел на луче лунном и солнечном чудесный Травень-остров, и боги вельхские смотрели все в его сторону, и по лучу их взора восходила туда дорога, поросшая травой и посыпанная, точно инеем, звездами.
