И историю свою я рассказал для тебя, пускай ты и занимаешься делом, которому мы, шайтаны, должны становиться поперек дороги. Дело в том, что над миром ныне темные времена, кои темны и для нас, поэтому сейчас мы можем даже помочь друг другу. Но это ненадолго. Лет через двести все может перемениться, а слишком большой свет — ты слышал то, что говорил Булан, — невыгоден нам. И тогда берегись!
Сейчас мы находимся во владениях манов, и никто не может судить здесь ни меня, ни Булана, или как там его зовут вельхи. А потому мы оба можем позволить себе немного больше, чем если бы эта стоянка была в Вечной Степи или на Восходных Берегах. Посему Булан может, если захочет, ответить на твои вопросы, если они есть у тебя. И помни, что договор с шайтаном, если он заключен не на твою душу, не может повредить тебе перед твоими богами или богом.
Сегодня я изменю обыкновению и не пойду отдыхать раньше часа Дракона, поэтому можете беседовать, не опасаясь никого. Тебе же, — обратился он к Мервану, сидевшему тихо, будто и не дыша, — здесь не будет работы. Можешь отправляться к своим ослам.
— Нет, я дослушаю, — глухо проговорил купец и снова замер, завернувшись в черный бурнус, словно большая черная птица, обхватившая себя крыльями.
— Тогда скажи, мил человек, как звать тебя по-вельхски? — задал Некрас свой первый вопрос, попутно прислушиваясь к Мервану. Но тот затаился так, что ни единого звука — ни дыхания, ни стука сердца — Некрас от него поймать не мог. «Не он ли тот, кто у нечисти души собирает, ровно в бездонную торбу?» — помыслил он, но тут Булан стал отвечать.
— Если ты полагаешь, что у шайтанов есть имена, то ты ошибаешься, — заметил собеседник Некраса. — Имена принадлежат богам, и те, кто отошел от богов, утрачивают и имена. Названия остаются лишь у телесных оболочек, которые шайтан, как известно, может менять. То, что вы, венны, называете нежитью, отнюдь не то же самое, что шайтаны, ибо могут жить и без людей и не отошли от ваших богов. Но я, как ты уже слышал, не вовсе шайтан; а потому имена у меня есть. На полночь от горного отрога, за перевалом, про который давеча говорил Хайретдин, у каждого народа для меня есть свое имя. Но искони я вельх, и родители нарекли мне имя Брессах Ог Ферт. Если тот, кто носит золотой оберег, помнит это имя, он поведает тебе обо всех встречах со мной.
— Скажи тогда, Брессах Ог Ферт, — продолжил Некрас, — правда ли, что ты носишь с собою тот самый меч, рассекающий время? И когда так, к чему делаешь ты это в дикой пустыне?
— Я опять должен заметить тебе, что не являюсь до конца шайтаном. И поскольку я большей частью человек, то поиски всего, что ищет человек, не чужды мне. Тот золотой оберег из розы способен не только проницать мои сны и беспокоить меня. Через него виден тот край и то время, где ждет покой. Такое видение недоступно шайтанам, ибо для них нигде нет покоя, они потому ниже людей и, только став людьми, могут обрести должную остроту взгляда. У людей иная судьба, но они, в отличие от шайтанов, не знают, что ждет их за притином преображения. Потому я, используя могущество шайтанов и знание людей, могу заглянуть за этот порог, но для этого мне нужно золотое колесо. Чтобы добыть его, я и заключил договор с ловцом снов Кавусом, для того дошел до розы и принцессы, но так и не обрел искомого, ибо не знал слова, способного открыть уста принцессы из Халисуна. В поисках этого слова я прошел тысячи верст по сухим степям, горам и пескам, повторяя путь знаний, которые есть у нее, и спрашивал у мертвых и живых народов, у руин и духов, даже открывал прошлое время. И ты и вправду великий кудесник, если сумел опознать эти отверстия во времени. Ты из тех, кто мог бы пойти вслед за шайтаном, если бы я был обычный шайтан.
— Почему, когда Хайретдин говорил здесь о своей встрече с шайтаном, ты сказал, что здесь появился некий «серый пес», и что известно тебе о Серых Псах? — спросил Некрас, желая понять, что знает о нем и Зорко Зоревиче тот, кто зовется Брессахом Ог Фертом, и чем может им помочь.
— Тот, кому принадлежит золотой оберег, должен знать, что в его сердце есть осколок моего меча, разрезающего время. Но эти мечи особой породы, и, если даже их разбить на множество осколков, они все равно когда-нибудь собираются воедино. Мне неведомо, что случится с моим мечом в грядущем, потому что у каждого свое грядущее, и только перекресток этих будущих пространств определит то, что будет истинно в вечности. И я не знаю, какая судьба ожидает мой меч. Но я вижу, что некто из той будущей поры, сумевший попасть в наше прошлое, идет вслед за моим мечом. Серым Псом я называю его, оттого что он способен менять обличья и представать в двух образах: человека и огромной серой собаки.
— Благодарю тебя, — кивнул Некрас, смекая, что о Серых Псах Брессах Ог Ферт сведущ не слишком. — И последнее, что ныне хочу узнать у тебя: скажи, как вышло, что едва начали мы беседу, как ты уже вызнал веннское наречие?
— Нетрудно сказать, — улыбнулся Брессах Ог Ферт, и в первый раз кудесник увидел, что тот, кто звал себя Буланом, надев чужое обличье, и впрямь не совсем нечисть. — Есть только два языка на свете, кои различны меж собой: мужской и женский. Известно ли тебе, что шайтан не может иметь потомства, даже если ляжет с женщиной? А я смогу, если увижу то, что мне суждено увидеть, посмотрев в золотой оберег. И случится это тогда, как и у всякого человека, ибо даже эту межу двух языков можно преодолеть и тогда возникает один язык под названием «любовь». Но он — свой у каждой пары, и только у всех богов вместе и всех людей вместе есть все рекла этих языков. Ловцы снов и вы, ловцы звуков, собираете эти рекла, но никогда не соберете их все. Можно собрать рекла одного народа, и я слышал о человеке, который собирает эти рекла для народа вельхов и толкует об их значении.
Говорят, что он делает это необычным образом, ибо пишет не на пергаменте, бересте или бумаге, но на ткани рубах своих врагов, сраженных в бою. А место, где толкование одного слова сменяется толкованием о другом, он отмечает по кровавому следу, оставленному его мечом. Я слышал, что он великий воин и в битве в вашей полночной стране один обратил в бегство целую сотню мергейтов. Великий мергейтский воин Эрбегшад, лучший клинок в Вечной Степи, повстречавшийся нам на этом пути, рассказывал мне об этом. А о книге, что пишет этот венн, поведали Эрбегшаду плененные венны, и так сотник узнал этого человека в битве.
Теперь я рассказал тебе все, что ты желал знать. Не настало ли время и тебе сказать о том, где искать мне человека, владеющего золотым оберегом?
— Это сделать нетрудно, — молвил Некрас, — тем паче что ты уже многое о нем знаешь и мог бы найти его и без моих указаний, сделай ты в своих помыслах один невеликий шаг. Но ты не только не совсем шайтан — ты еще и не совсем человек, и то, что есть в тебе от шайтана, не дает тебе сделать этот шаг самому, потому что ты способен лишь быть за спиной у человека. Имя его я назову тебе лишь тогда, когда мы вместе с тобой окажемся у Кавуса и ты вернешь ему личину и снимешь зарок, но того, что я скажу теперь, хватит тебе и без имени. Это тот самый человек из народа веннов, из рода Серых Псов, что пишет книгу на непонятном языке, буквицы коей книги выводит на полотне рубах, снятых с поверженных врагов, и действительно красные линии в этой книге красны, зане прочерчены его мечом. Мне неведомо, как был разбит мергейтский сотник Эрбегшад, зане я вышел в земли за великой Светынью раньше этой битвы, но доподлинно могу сообщить тебе, что того, о ком я говорю, называют в наших землях за глаза Вельхом, он ездит на серой кобыле, приведенной им с Восходных Берегов, и его сопровождает большой черный пес, у коего нет клички. И если тебе придет злой умысел на этого человека, то сначала ты встретишься с собачьими клыками, а это грозное оружие, как ты узнал из повести Хайретдина. А каждый Серый Пес — брат для каждой собаки.
