Я идиот! Надо было сделать не оскорбляющий, а жест проклятия. В этом случае меня растерзали бы моментально, ведь снять предсмертное проклятие колдуна можно только самолично убив его. Они бы ринулись все и я бы умер, легко и спокойно, разодранный на тряпочки неиствовавшим быдлом. Им было бы пофиг, что если бы я мог, то я проклял бы не их, а непосредственных виновников своего несчастья. А эти несчастные — те же самые футбольные фанаты или религиозные фанатики. Разницы в принципе никакой, они служат лишь статистами, фоном, на котором происходит само действо.
* * *
Мне одевают на лоб широкий кованный ошейник, шипы торчащие внутрь не дают голове выскользнуть, причем расположены они так, чтобы не заливать лицо кровью. Ошейник пристегивают к столбу, это делается для того, чтобы я не мог отпустить голову, а смотрел на своих палачей. Для этой же цели мне срезают веки, моментально прижигая кровоточащие порезы. Всё ещё волнующаяся толпа потихоньку успокаивается, с жадным любопытством наблюдая за спектаклем. Красивые перестроения барабанщиков и трубачей, напоминающие наши парады. Вот они застыли протрубили и пробарабанили и вдали на дорожке показался натуральный попугай, судя по расцветке.
Тут же объявили, что это Голос его Величества.
Я снова ржал. Ржал как конь, укуренный в хлам.
Голос начинает вопить, как потерпевший:
— Николас, неизвестного сословия, прозвища Баньши — Счастливая Смерть, за колдовские действия в отношении правящего дома, а также многочисленные преступления против благословленного народа нашей страны, в том числе чернокнижие, сглаз, порча, убийство колдовским способом, похищение детей, вынимание следа…
Интересно, преступления против правящего дома это какие? Меня же вроде помиловали за гражданские преступления? Все остальное они тупо списали из старого сборника инквизиции, я плевать на них хотел. Я пытаюсь плюнуть, но пересохший рот бессильно шипит горячим воздухом сквозь разбитые губы и осколки зубов.
Голос продолжает и я узнаю, что по свидетельствам я одержим демонами, что я раньше был преступником, но не был потерян для общества, и что они убивают мою демоническую сущность с тем, чтобы моя душа освободилась и отправилась искупать свою вину в чистилище. Я растягиваю рот в гримасе-улыбке и смеюсь, беззвучно и страшно, жалко этого никто не видит, а вернее не понимает, что это смех. Все думают, что это боль искажает черты моего лица.
Завершается всё очередным обвинением, что несмотря на искреннее раскаяние, дьявол ещё силён во мне, и именно я, а не потврствующие низменным прихотям толпы стражники, привели к стольким смертям на небольшом промежутке между краем площади и местом для аутодафе.
Герольд, объявляющий весь этот ужас, дочитывает до конца, скатывает свиток в тонкую трубочку и приставляет руку кренделем к боку. Горнисты выдувают сигнал и герольд уходит во внезапно возникшей тишине. Сейчас самое время нарисоваться кому-нибудь с церковным помилованием, жалко, что этого не будет. Просто я в таком состоянии, что восстановить меня фактически невозможно, силы во мне поддерживаются только благодаря артефакту, просто заставляющему легкие дышать, сердце биться и гнать кровь по венам Жалко, что я не могу перестать думать. Демоны их возьми, как же мне не хочется умирать! Я же только собирался начать жить, я завязал, почти. Я еще не совсем стар и собирался дождаться внуков Непоседы и такая мелочь обломала все мои мечты. А ладно, наплевать, лишь бы непоседа не увидала этого, девочка может получить шок на всю жизнь.
Тишина на площади становиться материальной, все чего то ждут, наверное местного палача, хотя для этих целей могли выписать и из эльфийской столицы, вот уж где говорят мастера своего дела.
* * *
Медленно и величаво на помост взгромождается палач. Сколько раз видел эту картинку — постоянно передергивало. Даже в Байонге, где приятельствовал с ним, публичная казнь вызывала странное чувство. С одной стороны погано и противно, а с другой — завораживает. Как и большинство существ, я громко осуждаю все неправильное и одновременно посматриваю одним глазком. К тому же сами палачи до безобразия добрые, нежные чувствительные — прямо таки эмо. Мой знакомый как то заметил по пьяни:.
— Человек я сентиментальный, чуть что сразу в слёзы, а знаешь как трудно сквозь слёзы топором бить, чтобы с первого удара голова слетала? А по другому нельзя, иначе с работы выгонят.
Про что я? Ах да! Я ведь хотел сказать про то, что поднявшийся на помост палач, не вызывает никаких отрицательных эмоций. У меня сейчас вообще нет эмоций, зато возвращается боль. Боль это не эмоция — это жизнь.
Подготовка почти завершена, ещё немного потерпеть и всё закончится, ну я на это очень сильно рассчитываю. Почему то мысли о рае или аде посещают перед самой смертью. вот и сейчас мне хочется хоть на что-нибудь надеяться. Всё. Началось. Странно, но я почти не чувствую, ну что ж, подождём. Вот оно! Боль от экзекуций постепенно увеличивается и я начинаю обращать внимание на производимое со мной действо.
Мне отрубают кисти рук и стопы я кричу. Прижигают, чтобы я не сдох от потери крови, а то слишком легкая смерть получается. На балконе присутствует король и королева, внезапно полог откидывается и появляется маленькая фигурка, скользнувшая к краю, она кидается на поручни и что-то кричит. Хорошо, что королевская ложа закутана в покрывало тишины. Хотя мне кажется отголоском слышно:
— Сволочи! Вы же мне обещали…
Огонь разгорается. Я знаю, что быстро умереть мне не удастся, королевские маги будут поддерживать во мне жизнь, не считаясь с потерями. Я буду жить и чувствовать все, пока мой череп не выгорит изнутри. Наверно я кричу или пытаюсь кричать, язык мне не вырвали, чтобы народ не только видел а еще и слышал, как это больно. Ничего не видно, дым выедает легкие, трещат обугливаемые ноги, мне больно. Очень больно. Сквозь огонь, дым и боль, через кольцо стражников, через балахонистые фигуры святых инквизиторов, прорывается визжащее и царапающееся существо, которое тщетно стараются поймать и остановить все окружающие. Сумятицу вносит и примчавшаяся охрана в цветах правящего дома, наконец все застывает в неподвижности. Вплотную к огню, так, что мне кажется, что я вижу как опаливаются ресницы и челка, от жара, становиться моя девочка и старается разглядеть что-то там в огне. Властным движением руки, она приказывает пламени остановиться и все застывает в шатком равновесии. Отличное платье, которого нам бы двоим хватило на пару лет скромной жизни и легкий опаловый обруч царствующего дома. Вот оно что! Да за такое просто необходимо сжечь, причём не меня одного, а всех, кто более менее в курсе дела. Так что в далёком байонге прокатится вал необъяснимых смертей или всплывёт очередной серийник. А значит все мои надежды на спасение были тщетны. Есть два варианта: либо сдохнуть мне одному, либо сейчас меня спасают, а потом убивают и меня и её. Королевский дом должен быть вне сплетен и подозрений, так что пусть лучше уж она живет, чем помирать вдвоем. Кривящийся рот пугает меня, обещая скорую истерику и я пытаюсь улыбнуться, чтобы успокоить её. Видимо выходит плохо, поскольку она начинает вздрагивать.
