Я на мгновение прикрыл глаза.
— Да.
— Я этого-то знаю, — показал мужик на низкорослый труп с краю. — Егорша Капитонов, с Гольцов, что за Бешеным ручьем. Раньше здесь жил, да потом отселился.
Мертвый Егорша Капитонов щерился редкозубым ртом. Трепетала на ветру куцая бороденка. Грязные штаны, босые ноги. Длинная щепка застряла в пиджаке.
Кровь — тухлая.
— Здесь, похоже, все оттуда, — сказал я.
— Ясно.
Ближе к полудню мертвецы заняли весь плац. Всего их оказалось сто семь. Около трех десятков мы подобрали снаружи. Еще два с лишним десятка окончили жизнь внутри. Остальные были жандармы и пехотинцы.
Считая высокие фамилии, неравноценный размен. Ужасающий.
Тимаков нашел рулон портьерного полотна, и мы накрыли плац длинными желтыми лентами. Придавленные камнями, они надувались, вспухали от ветра. Черная земля, желтая ткань, мертвые люди. Вернувшаяся Зоэль встала рядом с нами, зябко обхватив плечи.
— Едем?
— Да, давайте собираться, — сказал я.
— А лошади? — Тимаков посмотрел на обгоревшую конюшню.
— Будут лошади. Будет целый отряд. Терст вызвал еще до… В общем, должны уже подходить.
— Воздух звенит, — тихо сказал Тимаков.
— Я слышу, — сказал я.
Воздух действительно звенел.
Звенели миллионы и миллионы жилок, сплетенных над миром в невидимую сеть. Кровь оплакивала кровь. Кровь посылала последние сигналы.
Убиты! Убиты!
Кожу покалывало, боль накатила, накрыла с головой, высушила горло и отпустила, осев тяжким знанием. Деревенские не заметили ничего, низкая кровь.
От ворот, укрупняясь, летел конник.
Он вывернул на дугу подъездной дорожки, свистнула плетка, черный жеребец перемахнул через остатки костра, хрипя и брызгая пеной. Одолев последние метры, он едва не воткнулся в подъем балюстрады.
Всадник, пожилой жандармский полковник, соскочил с него и устремился ко мне.
— Вы что? — Он схватил меня за грудки. — Почему? Как же так! Это же государь-император! Вы же…
Пыль и слезы превратили его лицо в потрескавшуюся маску.
— Все погибли, — сказал я. — Мне не предполагали…
— Вы должны были! — закричал он, вылупив безумные глаза с красноватыми белками. — Должны были предполагать! Где Терст? Где, крови ради, Терст?!
Я молчал.
Полковник ощупал мое лицо напряженным, ожидающим ответа взглядом. Затем руки его, разжавшись, бессильно повисли вдоль тела.
— Как же так? — он рухнул на ступеньки крыльца. — Государь, глава Тайной службы… Что будет с империей? А это…
Он вдруг заметил полосы желтой ткани, сквозь которую проступали человеческие фигуры.
— Господин полковник, — встал у него на пути Тимаков.
Но жандарм, обогнув его, подполз к мертвецам на четвереньках, за ноги выдернул из-под полотна одного — мальчишку лет двенадцати.
И захохотал. Дико, с подвываниями.
— Это ж низкая кровь! — закричал он. — Крестьяне! И они… Государя! И Терста! Которые!
Слов ему не хватило. Полковник упал на труп и снова захохотал. Пальцы его, сжимаясь, тискали заскорузлую от крови рубаху.
Мертвый мальчишка дергался, словно и ему было смешно.
— Ваш полицейский рехнулся, — сказала Диана.
— Он не знает о «пустой» крови, — пояснил я. — А от звона жилок, объявляющих о смерти государя, тяжело сохранить душевное спокойствие.
— Ваша кровь звенит?
— Звенит. Смерть близких по крови слышат родственники, смерть государя — все.
Я кивнул Тимакову, и капитан, пережав жилки, отправил полковника в глубокий сон. Вместе мы перетащили его на балюстраду.
— Ну, что, — сказала Диана, — одна на троих лошадь уже есть.
— Вон еще, — кивнул Тимаков.
В ворота поместья одна за другой проскакивали конные фигуры. Десяток, второй. За ними катили фургоны. Из фургонов на ходу выскакивали люди.
Деревенские опасливо поднялись на крыльцо.
Конные приблизились. Ближний, натянув поводья, тяжело слез с седла. Он был в мундире старого образца, пожалуй, по возрасту уже лет пять как в отставке. Я подумал: вот как, резервисты и ветераны добрались первыми.
Мы пожали друг другу руки.
Лицо отставника было неряшливо отерто, под седыми волосами прятался грязевой козырек, уголок губы был обкусан до крови.
— Урядник Сахно, — представился он. — Бывший.
За ним спешились остальные. Блеснули на мундирах медали. Подходила, образовывая широкий полукруг, пехота. Винтовки. Шинели в скатках. Немолодые лица. Кто-то, приподняв ткань, глянул на лежащих мертвецов.
Отряд стариков, подумалось мне. И никого больше.
— А полковник? — закрутил головой урядник. — Жеребец его здесь…
— Спит, — сказал Тимаков. — Пришлось успокоить.
Сахно посопел, затем кивнул.
— Последнюю-то версту он уж был сам не свой… Опоздали мы, значит.
— Да, но я думаю догнать убийц с вашей помощью, — сказал я. — Часть останется здесь за похоронную команду, часть возьму с собой.
— Тогда выпрягаем лошадей из фургонов, — сразу решил урядник.
И, развернувшись, отвел в сторону одного из своих людей. Говорил он неслышно, но пехотинцы скоро разделились, винтовки сложили в пирамиду, сгрузили припасы. Деревенские объяснили, где кладбище.
— Диана, — повернулся я к шпионке, чертившей носочком туфельки значки на песке, — куда нам ехать?
Зоэль посмотрела на меня. Мазок на лбу делал ее почти инданнкой.
— На север.
— Куда? — нахмурился Тимаков.
— На север. Маячок там. Ваш Шнуров — там.
Север. Бешеный ручей. Деревни. Далее холмы, вырубки, речная пойма, а выше по реке — заброшенная судоверфь. Дед мой увлекался строительством рыбачьих шхун.
И больше ничего.
Что делать с кровью на севере? Прятать?
Когда-то в детстве отец рисовал мне карту, похожую на одну из карт Суб-Аннаха. «Смотри, — говорил он мне, — это юг, Ассамея, Инданн, Эристан, прочие страны». Из-под его руки, вооруженной пером, распускался и забирал вправо хвост неведомой птицы. «Выше — наша империя, неведомые, неизученные еще земли за Сибирью и Европа, всякие Астурии, Спаны, их как гороха». У птицы прирастало к хвосту тело и крылья — худосочное левое и широкое правое. «А север?» — спрашивал я. «Север? Там холодно, — помедлив, отвечал отец. — Там ледниковые озера, тундра, кочевые племена оленеводов. На севере ничего нет».
— Ничего нет, — пробормотал я.
Небольшим конным отрядом мы двигались по раскисшей от дождя дороге. Впереди то мелькал, то пропадал за поворотами, за желтеющим перелеском деревянный мост.
Один из отставных жандармов хорошо понимал в следах. Мы периодически останавливались, и он, седоусый, высокий, пускал лошадь чуть вперед, наклонялся и внимательно разглядывал склизкую, обманчиво застывшую наплывами дорожную глину.
