Один из отставных жандармов хорошо понимал в следах. Мы периодически останавливались, и он, седоусый, высокий, пускал лошадь чуть вперед, наклонялся и внимательно разглядывал склизкую, обманчиво застывшую наплывами дорожную глину.
Сахно затем передавал:
— Две повозки, и люди еще шли по обочине ночью. И человек за ними. Но позже.
Шнуров, думал я.
Диана Зоэль сидела в седле по-мужски, подвязанный лентой конь повиновался ей беспрекословно.
Дорога отпустила рукав к спрятавшимся между елок деревенским домикам, коричневый от грязи столб обозначил наше удаление от столицы на еще одну версту, по пути затемнела крыша постоялого, совмещенного с почтовым дома.
Недостроенный частокол встретил нас первым.
За частоколом стоял навес с завалившейся на бесколесный левый борт каретой. В кустах рыжела будка отхожего места.
Двери дома были распахнуты настежь, ошалелая курица сидела на крыльце.
Двое жандармов, спешившись, пробрались на задний двор. Седоусый следопыт узил глаза, больше заглядывая на мост в ста шагах, чем интересуясь следами вокруг.
Урядник, соскочив с коня, согнал курицу, и та, закудахтав и хлопнув крыльями, слетела под крыльцо.
— Хозяева…
Урядник заглянул в низкое окошко у двери.
— Да нет там никого, — сказал Тимаков. — Я проверил жилками.
— Ночуем? — спросила Зоэль, легко спрыгнув на землю.
— Ночуем, — согласился я.
Жандармы зашли в дом.
Я по привычке потянулся к поясу, но вспомнил — нет моего «Фатр-Рашди», увы, нет. Пришлось снять притороченный к седлу карабин.
С заднего двора раздался свист.
— Ребята! Господин урядник!
Мы рванули через дом. Мелькнули веером рассыпанные письма, одеяло на полу, кастрюля на боку с вывалившимися вареными картофелинами. Урядник с размаху наступил на одну каблуком — брызнула желтая мякоть.
На дверях в постоялую половину блеснул свежим железом замок. Низкая притолока, дух квашеной капусты из кладовки. Темные сени, а за ними — клонящийся к вечеру день ранней осени, двор, конюшня — благодать, если на две лошади.
У загончика с мемекающей козой голова к голове лежали, судя по форменным сюртукам, почтовый смотритель и мальчишка-егерь, совсем молодой, лет пятнадцати. Оба были заколоты, сено, земля чернели кровью. Севший перед ними жандарм пощупал шеи, тронул за руки, обернулся:
— Холодные уже. Окоченели.
— Шнуров, — выдавил я.
— Коня взял, — вышел из-за моей спины следопыт. — Злой человек.
Он прошел мимо, острым взглядом проверяя стойла и пиная сапогами удобренную лошадиными «яблоками» землю. На мертвецов не смотрел.
— Шкуру с него, с живого! — пообещал Сахно.
— Далеко не уйдет, — следопыт посмотрел на меня. — Конь старый, раскованный. Почтовые, видимо, отдавать не хотели. Ну он их и…
— Догоним? — спросил я.
— Через час-полтора стемнеет, — жандарм посмотрел на небо. — Разница — часов пять сейчас. Лучше заутро выехать, чтобы не впотьмах. А там, глядишь, и поравняемся.
— Так, Хохлов, Пагуба, — распорядился урядник, — похороните почтовых. Там, за частоколом. Симашов — на тебе кони. Кулев, Макаров — ужин.
Подчиненные разбежались.
Я, Тимаков и Зоэль зашли в дом. Капитан, помявшись, сбил замок с постоялой половины. По пыльному, давно не метеному полу мы прошли мимо стойки и шкафа с бутылями. Диана села за стол к забранному ставнем окошку. Я примостился напротив, зажег спичкой свечной огарок в плошке. Тимаков поднялся по лестнице и, проверяя комнаты, исчез в коридоре.
— Маячок на сколько держите? — спросил я Зоэль.
Диана пожала плечами.
— Когда как. Когда пять миль, когда двадцать.
Я перевел мили в имперские версты и мысленно присвистнул. До пятидесяти верст. Мы разве что кровника на таком расстоянии чувствуем.
Низкое, казалось бы, искусство.
— Почему именно ленты, ткань? — спросил я.
— Господин Кольваро, — Зоэль провела пальцами по воздуху над свечой. Огонь поплыл за ними, выгибаясь колючим завитком. — Не ждите, что я вам что-либо скажу. Мы враги, всего лишь заключившие перемирие.
— Я это помню, — сказал я. — Но вы точно…
— Он там, за мостом. Далеко, но отклик есть.
— Просто за верфью почти нет жилья.
— Не могу вам сказать, почему он идет туда, — Диана подняла руку к лицу и отдернула. — Ужасно хочется стереть вашу метку.
— Терпите.
В двери заглянул урядник.
— Через полчаса — ужин. В кладовой ребята мясо нашли, так кашу заправят. Почтовым-то уже ни к чему.
Помрачнев, он подсел на мою лавку. Завозился, извлек из-за пазухи папироску. Я подвинул ему плошку. Урядник прикурил, чуть не опалив брови, выдохнул едкий дым сквозь ноздри.
— Что-нибудь менее ядовитое у вас есть? — поморщилась Зоэль.
— Не имеем, — кратко ответил урядник.
— Дайте тогда, — прищелкнула пальцами шпионка.
Сахно пожал плечами и, зажав папироску между зубов, выудил мятую бумажную пачку, на боку которой золотилось: «Нагорные».
Зоэль прикуривала с жадностью. Втянула дым в себя, на мгновение остеклянела глазами. Скулы ее покраснели.
— Курва! — Она, согнувшись, закашлялась. — Оно все так в империи — на вид как настоящее, а на самом деле — дерьмо?
— Осторожнее, дамочка, — дернул щекой урядник.
Пальцы его сжались в кулаки.
— Диана, — сказал я, успокаивающе накрыв ладонью запястье Сахно, — у нас одно дело. А личный счет к империи вы, кажется, уже свели.
Зоэль несколько секунд кусала губы.
Я видел, я чувствовал через метку, что ей хочется объяснить нам, какие мы упыри и уроды, как она нас ненавидит, как ее выворачивает от наших рож, от наших приемов, от нашей крови. О, Маттербург и Остенвюльде!
Кто-то у нее там, видимо, погиб. Родители? Любимый?
— Ладно, это я сгоряча, — Зоэль отвернулась, взяла себя в руки, — но папироски — дерьмовые.
Спустился Тимаков.
— Белья нет, топчаны хорошие. Кажется, без клопов, — он подхватил у стойки табурет и сел с краю так, чтобы не встречаться глазами со шпионкой. — Все-таки не понимаю, что им здесь нужно. Бастель, это вообще-то ваша вотчина.
— Я был только на верфи, — сказал я.
— А дальше?
— За верфью, кажется, есть старый благодатный приход. Чуть ли не в два столетия возрастом. Но он уже рассыпался весь. Был еще охотничий домик. На всех картах за ним имеются лишь далекая береговая линия и кружки стойбищ.
— Странно, — сказал урядник.
Обстучав сапоги от грязи, через порог шагнул седоусый жандарм, махнул рукой на окно:
— Был сейчас за мостом. Как есть, две повозки и человек тридцать. Следы ног четкие. От этих отстаем на пол-дня.
