Айзенвальд неопределенно повел плечами.
– Ясиновку вы видели. Замок обветшал, место дикое, да и две смерти наглых, продать – и не купит никто…
Генрих побарабанил пальцами по поручню кресла:
– Пан Кугель, пан Кугель… Вы уж напрямую объясните, к чему ведете.
– А к тому, что не по божески будет панну Антониду наследства лишать, – заспешил, – не знаю уж, как там ваша супруженница, бедна ли… Но… нельзя ли как с ней договориться? Насчет Ясиновки, значит? Конечно, пан Лежневский так решил, воля убиенного и прочее…
Айзенвальд втянул в себя пыльный душный воздух:
– Пан Кугель, поймите. Даже откажи пани Северина панне Легнич имение, его тут же подвергнут секвестру и баниции. Вы законник, не вам объяснять, – сузил глаза. – Только божьим чудом панна Антонида сегодня с жизнью не рассталась. И искать ее будут тщательно, уверяю вас.
Кугель прижал пухлые пальцы ко рту, точно боялся проговориться.
– Так что и Ясиновку, если будет на то воля найяснейшей пани Айзенвальд, и мое все имущество, если пани скончается прежде меня, оставляю я… – он подумал недолгое время, – Навлицкой плебании. Пан Кугель, пишите…
Нотариус печально зашваркал пером по бумаге.
– Оставляю Навлицкой плебании, с условием, что Горбушка Франциск Казимир, ксендз-пробощ, и любой, кто ему придет на смену, обязуется выплачивать панне Легнич Антониде Вацлавовне и мамке ее Бируте ежегодно сумму на руки, достаточную для достойного паненки и означенной мамки проживания от дня вступления завещания в силу и до самой вышеозначенных особ смерти, как бы статус вышепоименнованных ни менялся. Добавьте… Если панна Антонида или панна Бирута выйдут замуж, то сумма не сделается меньше и муж на нее прав иметь не будет. И мне дайте прочесть прежде, чем подпишу.
Пока Кугель писал, Айзенвальд вытащил бумажник, отсчитал из него значительную сумму в марках – куда большую, чем стоили услуги нотариуса:
– Вот вам для начала. За работу, и паненке Легнич остальное.
– Я не…
– Ну да, – уголком рта усмехнулся Айзенвальд. – Тогда панне Бируте передайте, и здоровья пожелание. А к вам у меня будет еще одна просьба.
– Все, что пану угодно!
– Немногое. Прошу вас завтра в шесть утра быть у меня и проводить на вокзал мою супругу. Она больна, Ян один не справится.
Кугель старательно закивал, замахал пухлыми ручками, затряс горбатым носом:
– Не вопрос! Не вопрос! И в полшестого буду!
– Спасибо.
– Да не за что!
Высунув от усердия язык, дописал документ, сделал копию, дал Генриху перечитать и расписаться, подмахнул сам, прихлопнул печать. Один экземпляр протянул завещателю, второй запер в ящик стола. И деликатно, едва не под ручку, проводил гостя до порога.
***
– Отойдите к стене и не делайте резких движений.
– Что вам нужно?
Высокий белокурый парень усмехнулся:
– Просто у нас наконец дошли до вас руки.
– А кто вы?
– Резонный вопрос, – незваный гость опустился в кресло, небрежным жестом откинув плащ. Без развязности, легко и изящно. Айзенвальд невольно залюбовался им – несмотря на обстоятельства.
– Выполняйте, генерал. Вы ведь привыкли выполнять приказы.
Айзенвальд молча подчинился. Их было слишком много. Ну, уложит одного-двух. Проблемы это не решит. А Северина…
– И все же, господа, кто вы такие, чтобы распоряжаться в моем доме?
Парень приподнял левую бровь:
– А вы уверены, что этот дом ваш?
– Уверен.
– …сказала лиса, вламываясь в курятник.
"Росту выше среднего, внешность обычная, волосы русые в рыжину, глаза серые, лицо округлое, приятное, кожа чистая, подбородок твердый, скулы высокие…" Вот и свиделись, опальный князь, Ведрич Александр Андреевич герба Звоны.
– Будь вы один – я бы спустил вас с лестницы.
– Браво, генерал, – захватчик хлопнул ладонями. – А так вы не можете. Вы достаточно рациональны, чтобы решиться на поступок.
– Да, – Генрих прислонился к стене и сложил руки на груди.
Улыбка Алеся сделалась презрительной. Он сощурил серые с желтинкой глаза.
– У меня есть время ответить на ваши вопросы. Вы и так знаете достаточно много. А кто слишком глубоко копает – долго не живет.
Настал Айзенвальду черед улыбаться. Не верилось как-то, что вот этот нагловатый юноша держит в руках его жизнь. Но Северина! Северина…
– Итак, вы спрашивали, кто мы. Мы – Стража. Нас иногда еще называют Гонитвой, но это чисто внешнее название. Оно не отвечает сути.
– А как же велеисы по ветру и зеленые огни в гривах и конских глазах?
Ведрич пожал плечами:
– Р-романтично. Но несерьезно. Зачем вам, военному, генералу и карателю, романтика?
– Я в отставке.
– И приехали сюда собирать фольклор, – парень злобно фыркнул. – Нет. У нас длинная память.
– У вас?
Гость заботливо осмотрел пестованные пальцы:
– У нас. Я – часть целого.
– Не-человек?
– Иногда.
– А сейчас?
Алесь встал – так же грациозно – и, подойдя к окну, выглянул из-за занавески. Тишина в мире была колокольная. Ни звука шагов, ни скрипа амуниции… Точно в дом вломились призраки. Да собственно, так оно и было.
И с улицы ни стука, ни шороха, ни лязга подковы о булыжник… Генриха не покидало ощущение, будто он одновременно существует в двух мирах – в Виленском своем доме в мае месяце и в пустой заснеженной Лискне: обернись – и рысь на часах подмигнет персиянским раскосым глазом.
Незваный гость пожал плечами:
– Какая разница. Трудно объяснить вам – чужаку. Хотя вы подошли ближе прочих. Вот только промедлили зря.
Он щелкнул пальцами:
– Тихари!
Вперед шагнули парни с белыми глазами и пустыми лицами. У одного была прокушена яремная вена, а у второго от уха до уха разорвано горло.
– Еще две жертвы на вашей совести.
Айзенвальд наклонил голову. Ведрич не увидел его глаз – опасного зеленого огонька в них. Люди Стражи между тем обыскивали комнату.
– Оружие в правом ящике бюро, – подсказал Генрих. – Дуэльные пистолеты. И коллекция сувалкяйских ножей в спальне на ковре. Другого нет.
Алесь посмотрел на него с новым интересом.
– Я должен бы ненавидеть вас, генерал. А вы мне нравитесь. Жаль, что мы солдаты разных армий. Только мы ищем не оружие.
– А что? Я мог бы избавить вас от лишнего беспокойства.
– Пра-авда?! – он почти искренне сыграл удивление. – Где Хозяйка?!
– Кто?
– Ну вот, – князь едва уловимо усмехался, – а вы же обещали нам помогать. Попробуем иначе. Взять!!
***
Развалины Гядиминовой башни в сумерках казались серыми. Ниже был серпантин лысой горы, а еще ниже роща над речкой Вилейкой, которая, соответственно названию, точно змейка, крутилась туда и сюда в густых зарослях, названивала по камешкам. Запахи хвои и листьев тяжело колыхались в воздухе. Кони тихонько ржали, перебирая копытами, привязанные к трухлявому кленовому стволу. Им точно передавалось нетерпение хозяев. В этот ранний час роща под Бекешевой горой – любимое место для пикников и прогулок пеших и конных – точно вымерла. Только четверо мужчин украшали собой полянку среди густых папоротников и крапивы, топча ее вдоль и поперек: трое студентов в форменных мундирах с голубой выпушкой и сухонький старичок в черном партикулярном платье, с докторским саквояжем в руке. И если последний стоял, вытянув шею, слушая птичьи трели, то остальные все больше нервничали. Начав с шепота, с каждым вновь произнесенным словом возвышали голос, перейдя чуть ли не на крик.
