Последний жест старухи отличался от предыдущих – не ненависть, а ветер сорвался с ее посоха. Упругий маленький вихрь, тоненько подвывая, скрутил воздух в узел и кинулся на колдуна, опутал его с ног до головы, вытянул его руки по швам, поставил на ноги и прижал к елке, под которой лежал Савельев.
– Тому, у кого есть право провожать мертвецов, нет права лишать жизни живых, – хрипло каркнула старуха, – ты никогда не станешь богом. Даже темные боги знают, что им можно, а чего нельзя.
Савельев не успел заметить, когда она вернула себе первоначальный и без того немалый рост. Голос ее ничего не выражал, как будто кто-то вложил в ее уста бесстрастные слова, а сама она не имеет к ним никакого отношения.
– А ты, червячок? – неожиданно обратилась она к Савельеву и махнула посохом снизу вверх, отчего он против воли поднялся на колени, – видишь своего убийцу? Или ты все еще думаешь, что какая-то несуществующая смерть настигла тебя? Да нужен ты ей сто лет! Ты умрешь, и твой убийца стоит перед тобой! Тобой воспользовались, как охотничьей собакой.
Савельев вдруг обрел возможность шевелиться: старуха развязала невидимые нити, оплетающие его неподвижные нервы, и вместе с этим влила в него ярость, испепеляющую ярость берсерка. Да, однажды ему довелось справиться с восьмью противниками в рукопашной схватке, и тогда его тоже окутывала ярость: как щит, как надежный заслон – она сделала его неуязвимым. Когда он вышел из боя, оказалось, что у него сломаны обе руки, и разрезано сухожилие под коленкой. После этого к нему и приклеилась кличка «берсерк».
Ветер, прижимающий Волоха к ели, сполз на землю, а колдун как будто ждал этого мгновения и рыбкой нырнул в черный проход. Но Савельев успел ухватить его за лодыжку, и полетел вслед за ним вниз – черный проход оказался черным колодцем. И внизу его был свет, и плескалась вода. Савельев не успел понять, как и когда оказался в огромном стеклянном шаре, наполненном водой, но колдуна из рук не выпустил, хотя не мог всплыть и вдохнуть воздуха. Ему показалось, что стеклянные стенки большого аквариума сжимаются, уменьшаются в размерах и грозят раздавить его вместе с колдуном, но шар вдруг вывернулся наизнанку, и он оказался с внешней его стороны: в маленькой темной и пыльной комнате.
Он не помнил этого боя. Очень смутно. Ему казалось, что старуха выбила из Волоха все силы, но Савельев ошибся. Когда волна, похожая на инфразвук, прижала его к полу, едва не раздавив грудную клетку, ярость поднялась над ним и оттолкнула тяжелую волну, но застила глаза и замутила мозги. Он помнил только темноту и многопудовые удары, которые швыряли его на стены крохотной комнатки. И свой последний удар ножом – с хрустом разламывающий кадык. И чавкающий звук, с которым кровь лилась из горла колдуна, и свист воздуха из разорванной трахеи.
Савельев опомнился лежащим на полу в светлом помещении около полуразвалившейся лестницы. Все тело болело, как будто по нему проехал каток. И три совершенно одинаковых человека склонялись над ним, с удивлением рассматривая его лицо. Ему показалось, что у него троится в глазах: три скошенных лба, три выдвинутых вперед подбородка и три пары клыков, лежащих на нижней губе…
– О! Живой! – глупо улыбнулся один из близнецов, и его клыки блеснули на солнце.
– Пока живой, – скептически заметил второй.
– А что? Он монаха убил. Я бы его спас.
– Да? А ты его спросил?
– У него легкое ножкой табуретки проткнуто, чего его спрашивать? Даже кусать не надо, плюнуть в рану и все.
– Ладно. Пусть живет, – один из близнецов встал на ноги, и тут же упал головой вперед, нацеливаясь в пол, перекувырнулся через голову и… вместо человека над Савельевым склонился огромный волк, дыхнул ему в лицо приоткрытой пастью с высунутым языком, и начал осторожно и с удовольствием зализывать рану на груди Савельева.
– Во! – человеческое лицо над ним снова расплылось в глупой улыбке, – пусть знают. Оборотня нельзя убить ножкой от табуретки…
«Огни горят горючие,
Котлы кипят кипучие,
Ножи точат булатные…»
Сестрица Аленушка, братец Иванушка: N 260 Народные русские сказки А. Н. Афанасьева
Старуха стояла на коленях и держала безжизненное тело Маринки на руках. Чистые прозрачные слезы медленно выкатывались из ее ясных желтых глаз и стекали по глубоким бороздам морщин к вискам и подбородку. Белая голова Маринки покоилась на ее локте – так держат грудных младенцев. Босые ножки уже не были розовыми, и Игорь подумал, что ей, должно быть, холодно. Как он забыл надеть на нее сапоги? И тоненькое льняное платье не согреет ее, и румянец больше не коснется ее щек.
Пустота внутри была обложена ватой и не подпускала к себе лишних мыслей, посторонних звуков и постижения зрительных образов. Как будто между тем, что он видел, слышал и думал, встала толстая поролоновая стена, запретившая чувствовать. Все, что в эту стену ударялось, просто впитывалось в нее, но не проходило насквозь. И даже жгучая, всепоглощающая жажда убить колдуна, спасающая от желания немедленно умереть, и та, в конце концов, притупилась и превратилась просто в мысль: найти и убить, чего бы это не стоило. Пусть это не вернет Маринку, пусть его за это ждет тюрьма – все равно. Найти и убить.
Игорь все понимал, ему не нужно было себя обманывать. Маринка мертва, и нет смысла тешить себя надеждой, прижимая ухо к ее груди – в ее груди ничего не бьется. И мертва она потому, что он сам привез ее на смерть. Он сам не сумел сложить два и два, до конца выстроить логическую цепочку, хотя имел для этого все необходимые ее звенья. Убийства в поселке – семена перелет-травы – несуществующий монах – ультрафиолетовая лампочка и сетка. Кому еще было необходимо посылать за перелет-травой обреченных? Только тому, кто обрекал их на смерть. И за это он должен умереть.
Игорь поверил в обман не потому, что оказался чересчур наивным. И не потому, что ему не хватило ума разгадать эту загадку. Просто поверить в него было легче всего. Не надо думать самому, не надо искать других путей, не надо расспрашивать старуху, внушающую трепет, от взгляда которой по спине бегут мурашки. Не надо расмышлять о плохом, можно закрыть глаза и идти туда, куда тебя ведут, как барана на заклание.
Старуха медленно, пошатываясь, поднялась на ноги – от ее ловкости и проворности не осталось и следа.
– Ну что? – она глянула на Игоря сверху вниз, – от глупости ни волки, ни медведи не помогут. Не уберег мою единственную праправнучку…
Она шагнула к своему бочонку, выдолбленному из цельного ствола дерева, с трудом подняла посох, и Маринкина рука соскользнула вниз и коснулась земли бледными согнутыми пальцами.
