жертву в такой восторг по поводу происходящего, что она ничего не хочет менять, а значит, просто стоит на месте. Но другой маг метнул столь же сильное заклинание уныния, поэтому они, видимо, взаимоуничтожились бы, попав в меня, – кто атакует не глядя, в разгар драки, всегда этим рискует.
Два других заклинания были физического характера – одно душило противника, пока он не валился без сознания, и возобновлялось, как только он приходил в себя; второе через точно отмеренные промежутки времени перекрывало доступ крови к мозгу. Я перехватила все четыре заклинания и уже собиралась послать их обратно, но тут вспомнила слова Дипти: «Ты дар, который принесли миру Арджуна и твоя мать, чтобы во тьме вспыхнул свет». И тогда я попыталась просто удержать чужие чары и вытянуть из них ману, чтобы впоследствии применить ее для чего-нибудь другого, как я поступила с заклинанием корректора в спортзале Шоломанчи.
Получилось все не так, как я думала. Я случайно столкнула четыре заклинания друг с другом, и они, сбившись с цели, разлетелись кусочками в разные стороны (судя по звукам, доставив некоторые неудобства всем четырем магам). Но в процессе я действительно получила несколько капель маны – достаточно, чтобы убедиться, что решение не было в корне неверным. По крайней мере, оно помогло мне миновать первую линию стражи.
Оказавшись в темном саду-лабиринте, я поняла, что не знаю, куда идти. В обычных обстоятельствах, когда магия сталкивается с заурядами, зауряды выигрывают с огромным отрывом. Накладывать чары в присутствии равнодушного неверия так трудно, что большинство волшебников даже не пытаются это делать. Но все-таки сделать это можно, если вложить достаточно маны и не прерываться – или если волшебников вокруг много, и они твердо уверены, что магия существует. Поскольку поле боя было переполнено, мир начал меняться.
Извилистые садовые дорожки, которые должны были создавать эффект дикой местности, целеустремленно вытянулись, словно находились внутри анклава; от них то и дело отходили новые тропки, чтобы дать место прибывающим волшебникам, в изобилии швыряющим ману во все стороны. Деревья вытягивали ветви, похожие на когтистые лапы, или манили необыкновенными плодами, предлагая остановиться и перекусить; многочисленные статуи спустились с постаментов и вышли из ниш, чтобы присоединиться к драке. Прямо из земли росли странные артефакты – немыслимые конструкции, столь решительно отрицающие законы физики, что в обычной ситуации их было бы невозможно применить за пределами анклава. Если бы один-единственный зауряд прямо сейчас проник в периметр – или если бы за кустом ночевал какой-нибудь бездомный бедолага, – он бы решил, что попал в Зазеркалье.
Я кралась дальше в поисках колодца, а ужасные беззвучные заклинания проносились над моей головой так быстро и густо, что большинство почти наверняка попадало не туда. Я вволю поупражнялась в перехватывании злых намерений, не поучаствовав ни в одной стычке лично. Я ловила в воздухе убийство, увечье, агонию и складывала в воображаемый мешок, пока камни у меня на браслетах не засияли ярко-красным и кристалл на шее не наполнился; казалось, я сейчас лопну, как перезревшая слива.
К тому времени я поняла, что все мы попали под действие заклинания – каких-то чар бесконечного блуждания, которые не позволяли найти дорогу. Подозреваю, никто из волшебников никогда здесь не бывал; ни один вменяемый маг не подойдет так близко к дверям Шоломанчи. Поэтому они не знали, что искать, кроме как очередного противника – а в саду их было полно. Но даже я, переполненная маной, никак не могла выбраться.
Точнее, выбраться могла, но не могла войти. После того как я заблудилась в лондонском анклаве, я уж постаралась подыскать хорошее путеводное заклинание и тщательно его заучить – поскольку оно не должно было никого убить или изувечить, мне пришлось потрудиться, чтобы оно не вылетело из головы. Как только я его произнесла, то вновь оказалась у входа в парк, возле широко раскрытых ворот; в отдалении мигали огни пожарных машин, а сад у меня за спиной был окутан мраком и словно намекал, что лучше мне идти своей дорогой, если я не желаю драться. Я стиснула зубы, развернулась и бросилась обратно в сумятицу боя.
Практически никто не обращал на меня внимания; если видишь юного волшебника, который тихонько пытается проскочить по полю боя, не стоит с ним возиться – это, скорее всего, недавний выпускник, который по недомыслию отстал от своих. Но члены анклавов уже заметили, что их смертоносные заклинания не достигают цели – и вражеские удары тоже не долетают. Маги громко спорили, не наложили ли ньюйоркцы или шанхайцы какое-нибудь сдерживающее заклинание на весь сад.
Впрочем, в ответ они лишь еще больше разъярились. Прибывало все больше волшебников, и противники отчаянно пытались убить друг друга при помощи маны, которую скопили в своих анклавах. Я больше не могла ее удерживать и начала превращать людей в камень. Каждый раз, когда кто-нибудь атаковал, я перехватывала заклинание, забирала ману и отправляла удар обратно; скоро дорожки, по которым я бродила, были уставлены замысловатыми статуями.
У меня было предовольно возможностей ими полюбоваться, потому что, черт возьми, я никак не могла найти колодец! В прошлый раз, когда я бродила тут кругами под палящим солнцем в толпе туристов, мне, по крайней мере, никто нарочно не мешал. И я не понимала как следует сути защитных чар, поэтому не могла разобраться, на что они направлены. Сделав еще один круг, я в приливе гнева решила вернуться в самую удобную точку, то есть к воротам, и буквально оторвать весь сад от земли, обнажив подземные слои; идея пугала и меня саму, но это было лучше бесконечного хождения кругами… и тут вдруг в темноте раздался знакомый мужской голос:
– Эль! Галадриэль!
Я к тому времени уже кипела, как вы, наверное, догадываетесь, поэтому, даже не успев задуматься, резко повернулась на зов, исходивший из маленькой ниши, открывшейся сбоку одной из дорожек. Большинство бойцов укрылись в такие норки-убежища, укрепив их защитными заклинаниями и артефактами.
Я не удосуживалась в них заглядывать, потому что просто могла перехватывать вылетающие наружу заклинания. Но эта норка открылась для меня – очень любезно, – поэтому я шагнула внутрь и обнаружила Хамиса Мвини, а с ним еще троих, включая двух человек и одну прекрасную статую, которая медленно, но неуклонно трескалась и неумолчно испускала поток приглушенных звуков, очевидно ругательств на суахили. Я никогда не изучала суахили, но эмоции были вполне понятны.
– Ты что делаешь, ненормальная? – поинтересовался Хамис – воплощенное обаяние. – Ты зачем превращаешь всех подряд в камень?
– Лучше так, чем люди друг друга поубивают, – огрызнулась я. – А ты
