Они все молчали, только из расположения лагеря донесся конский храп, словно только конь осмелился выразить свое отношение к моему рассказу.
Я смотрел гордо и уверенно, как Аттила на Париж, а барон Саммерсет спросил тихохонько, даже оглянулся по сторонам, чтоб никто не услышал:
— А когда нам ждать… Божьего знака?
— Боюсь, — сказал я, — это случится в самое неподходящее для вас время. Говорят, вы поспать любите?
Он отшатнулся.
— Я? Да меня Господь наделил способностью не спать по неделе!.. Правда, потом отсыпаюсь столько же, но это совсем другое дело.
— Другое, — согласился я. — А еще можно отсыпаться заранее, в запас. В общем, если я верно понял Божий знак, стены сего блудного… заблудного… в общем, нечестивого и обреченного на гибель Иерихона рухнут перед самым рассветом.
— Когда самый крепкий сон, — сказал сзади сэр Клемент, он жадно прислушивался, — это хорошо, Господь тоже, оказывается, знает, когда лучшее время для штурма.
— А с какой стороны? — спросил барон Саммерсет. — А то город велик, стены этой несколько миль! Пока объедешь на ту сторону, любой пролом заделают.
— С нашей, — твердо сказал я. — Вы полагаете, Господь не видит, где мы? Ориентир у нас четкий: вышли из Леса Эльфов, а дальше мчались по прямой. Даже вы не промахнетесь, а почему Господь ударит не туда?
— По рассеянности, — ответил барон благочестиво. — Господь всегда в творении, неужто он только о нас и должен думать?
— Господь даже о каждом муравье думает, — заверил я твердо. — Вот он такой всевидящий!
Он усомнился.
— О каждом муравье?.. Их же сколько… А о мухах?
— О мухах не думает, — отрезал я. — Не Божье это дело, о каждой мухе думать или какой-нибудь мерзкой гусенице!
В лагере уже разожгли костры, прятаться нет смысла, на стенах города черно от народу, обсели, как вороны, никто ничего не поймет, кто мы и откуда, все знамена я велел свернуть еще на землях Армландии, а вот так предположить, что мы враги, в городе если и решаются, то не уверены…
Я некоторое время поворачивал эту мысль так и этак, но теперь поздно, это можно бы раньше как-то мимикрировать под войско герцога и войти в город, но теперь придется ломиться с большой кровью для обеих сторон…
Сэр Клемент, который Фицджеральд и прибыл от барона де Пусэ, громко и властно отдавал приказы, что выполняются бегом, мне это как теплым маслом по сердцу, окружают его такие же суровые и поджарые воины с голодными глазами.
Я на арбогастре подъехал ближе, он увидел меня и тут же преклонил колено. Его воины сделали то же самое, что мне понравилось еще больше.
— Встаньте, — сказал я медоточиво, — мы же не в дворце, а в походе. Сэр Клемент, вы обронили как-то, что знакомы с прямыми атаками и рейдами в тыл противника?
Он поднялся, прямо посмотрел мне в глаза, стараясь понять, чего я могу потребовать.
— Я несколько лет командовал объединениями, — сказал он, — что выполняли самостоятельные задачи.
Я кивнул.
— Прекрасно. Это я и хотел, чтобы вы повторили. Похоже, для вас будет особое задание.
Он выпрямился так, что затрещали позвонки.
— Ваша светлость! Только прикажите.
— Сэр Клемент, — сказал я значительно, — задание будет особым, а это значит, что очень важным.
— Ваша светлость!
— От его выполнения, — сообщил я, — будет зависеть очень многое для всех, а для вас… в особенности.
— Ваша светлость?
— Как продвижение по лестнице титулов, — пояснил я, — так и размеры пожалованной вам земли.
Его глаза вспыхнули голодным блеском.
— Ваша светлость, только прикажите!
— Когда ворвемся в город, — сказал я и, заметив недоверие на его лице, сказал настойчиво, — а мы ворвемся… ладно, скажем так, если ворвемся в город, ваша задача будет прорваться со своим отрядом в королевский дворец, не ввязываясь ни в какие стычки. И даже не хватая добычу, пусть даже само полезет в руки! Но если выполните задание, добыча у вас будет такая, о какой и не мечтали, вы меня поняли? А вот если не сумеете… то потеряете и то, что у вас есть. Это, надеюсь, поняли тоже.
Он медленно наклонил голову.
— Ваша светлость… Что я должен сделать?
— Ворваться во дворец, — сказал я. — Королевский дворец. У вас, как я заметил, прекрасная выучка, но люди не обременены благородным происхождением?.. Нет-нет, не смущайтесь, у каждого в обществе своя роль и свое предназначение. То, что я вам поручаю, я не рискнул бы доверить рыцарям из знатных дворянских родов.
— Ваша светлость, располагайте мною и моими людьми!
Я кивнул и сказал уже тише:
— Вы должны ворваться в королевский дворец… и сделать так, чтобы никогда больше… повторяю, никогда больше!.. не возникало ни малейшей угрозы со стороны наследников и родственников короля Гиллеберда. Чтоб не осталось претендентов на трон, на земли… Вы меня поняли?
Он подтянулся, повеселел, задание жестокое и кровавое, но предельно ясное, мудрое, и для него, битого жизнью и видавшего виды, правильное, как бы к этому потом ни отнеслись молодые и благородные рыцари.
— Все сделаю, — заверил он.
— И еще, — уточнил я. — Это ваше особое задание. О нем знаете только вы, ясно?
— Да, ваша светлость! Все сделаю.
— Своим людям, — закончил я, — можете сообщить о нем только перед самим дворцом.
Он смотрел мне в глаза твердо и сурово.
— Ваша светлость… если позволите сказать… это очень правильное решение, ваша светлость.
— Позволю, — сказал я благосклонно и, толкнув коня коленом, послал его дальше.
С вечера воздух еще теплый, прогретый, однако в полночь я проснулся, с севера подул резкий колючий ветер, костры начало разметывать, покатились угольки, дым пошел по всему лагерю. Часовые спешно затаптывали угольки, а костры ограждали камешками.
Полумесяц изредка выглядывает из-за лохматых туч, они плывут стремительно, будто темные льдины с рваными краями при бурном половодье. Темные деревья тревожно шумят, вскрикивают разбуженные птицы.
Я подумал вяло, что утром увидим выброшенных ветром из гнезд беспомощных птенчиков.
После полуночи устало умолкли сверчки и болотные жабы, половинка луны плывет над горизонтом неторопливо, часто ныряет за верхушки деревьев.
Я лежал, глядя в ночное небо, а когда над горизонтом поднялась яркая утренняя звезда, именуемая Люцифером, сбросил с себя лапу Бобика, он еще и голову положил на мою руку, то-то занемела, будто всю ночь наковальню на себе держал.
Часовой подбросил в огонь сухих веток, вскочил.
