— Как хотят, так и называют, — широко развел я руками, будто жаждал объять весь мир. — Слов много.
— Но среди них много обидных, — напомнил он.
— Нет обидных слов, — поправил я. — Есть лишь обижающиеся люди.
— Странный ты, — коротко отметил он.
— Как и ты, добавил я. — Но не это важно.
— А что? — благоговейно прошептал он, неотрывно глядя на меня.
— Просто слушай, — таинственным голосом посоветовал я. — И быть может, услышишь чудо…
Он замер, прислушался. Поднял на меня огорченный взгляд.
— Я ничего не слышу.
— Вот именно, — пояснил я, всем видом призывая сосредоточиться. — Ничего ты, Карл, не слышишь. Потому что не прислушиваешься. Ты просто соберись, отринь иные мысли. И быть может, услышишь, о чем они поют…
Былой солдат удивленно вскинул брови. Но после посерьезнел, насупился, приподнял голову. И замер. Я с трогательной улыбкой следил за ним. А из окна таверны лилась красивая песня, вплетенная в мелодичную музыку.
Мы прошлое помним, мы в прошлое верим,
Мы жили когда-то и там.
Мы часто спешим распахнуть эти двери
Как вход к позабытым мирам.
Мы в прошлом сражались, мы в прошлом любили,
Мы знали, что мы победим.
Мы делали все, лишь бы нас не забыли,
Вот все, что мы только хотим.
Знавали мы радость, терпели мы муки,
Играли мы лихо с судьбой.
Все наши желанья — то вызов злой скуке,
Борьба с суетой за покой.
Покой наступает — достигли желанья,
Но что-то сжимает виски,
И снова стремление, снова старанье,
И снова побег от тоски.
Бегут дни за днями, уходят столетья,
Но память мы свято храним,
Как будто поныне мгновения эти
Клубятся вокруг словно дым.
Мы в дымке былого не ведали чуда,
Не верили громким словам.
Но так уж случилось — совсем ниоткуда
То чудо явилось и нам.
И поняли мы: наша жизнь — это чудо,
Вся жизнь — драгоценнейший дар.
Все то, что свершилось, что есть и что будет,
Будь молод ты, или стар.
Мы прошлое помним, мы в прошлое верим,
Мы были когда-то и там.
И яркими днями мы жизнь свою мерим,
Не ведая счета годам.
Песня закончилась, но музыка все еще лилась, словно живительный ручей. Каждый утолял в нем жажду. Каждому хватало его волшебных вод. Даже искалеченному жизнью солдату. Карл сидел с раскрытым ртом и часто хлопал глазами. Изумлению его не было предела. А еще восхищению. И надежде. Он раболепно прошептал:
— Я столько лет сижу здесь, но такую песню слышу впервые.
Я не ответил.
Он медленно повернул голову, в надежде высказать мне свои мысли…
И вздрогнул.
Рядом никого не было.
Он поискал глазами, но тщетно.
Никого!
Ни меня, ни моих следов, ни моего имени.
Лишь просто память обо мне.
Карл понуро склонил голову. И вдруг его внимание привлекла его же вещица. Перед ним темнел старый подшлемник, который до этого лежал сбоку. Верный испытанный друг. Дорогой, как воспоминания. Он помнил многие битвы, в которых участвовал его хозяин. Он помнил вкус его крови, крепость его пота, и даже соль его слез. Но такого он не помнил. О таком он и помыслить не мог, даже если б и умел мыслить. Даже никто из людей не мог о таком помыслить, хотя им дано мыслить.
Лишь я.
Но меня уже не было.
Карл недоуменно посмотрел на ветхий чепец, протянул руку, осторожно отодвинул край.
И вдруг приглушенно вскрикнул.
Чепец наполнился тяжелыми золотыми монетами.
Былой солдат не мог поверить в происходящее. Он сдавленно и невнятно охнул, сглотнул. Тяжело дыша, приподнялся на сильных руках и принялся всматриваться в ночь, словно выискивал в ней чуда. И не понимал — ночь уже есть чудо. Сегодняшняя ночь, как часть его жизни. А не рваный плащ, который призрачно растаял в ней. И не его странный обладатель, который избавился от невыносимой тяжести, и тут же облегченно канул во тьму.
Карл все смотрел и смотрел. Но ничего не происходило. Он чего-то ждал. И не понимал, что уже дождался того, чего ждал. Ведь он дождался чуда. Ночь отзывалась летним теплом и приятными дуновениями ветерка. Поодаль шелестели сады, наполняя воздух ароматами спеющих яблок, слив и груш. С далекой реки ползла прохлада, остужая горячий накал ушедшего дня. Звезды весело приплясывали вокруг луны, под звуки флейт и лютен, под стук литавр и кастаньет. А из распахнутой настежь двери сочилась веселая музыка и красноватый свет. И чей-то голос пел так чудесно:
Мы прошлое помним, мы в прошлое верим,
Мы были когда-то и там.
И яркими днями мы жизнь свою мерим,
Не ведая счета годам.
«Кто жаждет истинной победы,
Тот не боится проиграть».
Хранитель желаний
Высоко в небе светит щедрое солнце. Светит, и с ужасом смотрит вниз. А под ним…
Ревут медные и бронзовые трубы. Ревут многотысячные трибуны. Люди вскакивают со своих мест, вопят, стучат кулаками по скамьям. А на ристалище посыпанная песком земля дрожит и взрывается под огромными подковами могучих коней. Они несут на себе тяжелые нагрудные пластины, призванные уберегать от случайного удара копья. А также седоков, призванных держать эти копья. Седоки тоже сверкают дорогими доспехами: либо яркими и блестящими, либо воронеными. Они несутся навстречу друг другу, будто влюбленные сердца после долгой разлуки.
Да только странная та любовь…
С ужасающим грохотом сшибаются конные поединщики. Летят брызгами щепы, летят вопли и крики зрителей, летят платки и ленточки прекрасных дам. А иногда летят и рыцари, мастерски выбиваемые из седел. И такое, порой, летит из-под глухих забрал…
Срываются в хрип длинные трубы, звонкоголосые герольды надрывно кричат, стараясь переорать горнистов. А горнисты с выпученными рачьими глазами и красными от натуги лицами силятся заткнуть герольдов.
Над головами с хлопаньем реют родовые знамена рыцарей и королевские штандарты. Повсюду снуют пажи и сквайры, разодетые в красочные одежды соответственно геральдическим цветам сюзерена. Они помогают им облачаться в доспехи: застегивают ремешки, подгоняют шлема, затягивают шнуры, подносят копья. Либо наоборот — стаскивают с коня едва живого рыцаря. Очень часто он напоминает рака, запеченного в скорлупе и собственном соку. Сквайры снимают его шлем, развязывают подшлемник, обдувают веерами изможденные лица. Или обливают из кувшинов, приводя в чувство.
