— Попытаемся найти, что-нибудь по пути, нам всё равно придется пройти через Карьямаа. — Подводя итог обсуждения поднялся на локтях. — Давайте выдвигаться сейчас, тогда до ночи успеем пройти километров тридцать.
— Висят… — Не иначе, как проявляя чудеса дедукции Джага рассматривает двух висельников на подходе к деревне.
В них с трудом, но можно узнать наших «товарищей» по роте так резво улепётывавших со злополучного холма.
— Хмм… — Не менее великомысленно выдал Яков Николаевич, смотря на чуть дальше растянутую простынь на которой выведено — «Мы друзья Руссланда», аккурат рядом с флагом Русланда.
— Не похоже, что деревня занята войсками. Скорее всего, это учинили местные коллаборационисты, о которых говорил нам комиссар по прибытию на фронт. — Решил, я прервать столь продуктивное молчание.
— Они гражданские.
— Они предатели. — Парировал, я гуманистический выпад Якова Николаевича.
— Поддерживаю, я далёк от политических танцев, но чёрное от белого отличаю. Раз вешают эти тряпки, значит, они наши враги и насрать кто там. Пусть хоть младенец с сиськой во рту. Враг есть враг.
— У них не было выбора. — Якову Николаевичу идея откровенно не по душе.
— Был. Они могли сбежать пока Русланд брал Нарву, могли стать партизанами на стороне Гетлонда, могли уйти в лагеря для гражданских лиц. Но они решили так. — Мой палец указал на висельников.
— Хорошо. — Тяжело вздохнул Яков Николаевич. — Крайний дом справа, тот, что ближе к лесу. Заходим без шума, женщин, детей, стариков не трогаем и это не обсуждается. — Твёрдо посмотрел каждому в глаза. — Берём еду и сразу уходим.
— В ночь? Не лучше ли переждать в доме? — Джага уже притопывал от нетерпения.
— Он прав, в ночи мы далеко не уйдём. Только ещё сильнее устанем и замёрзнем. А выкресты молчать не будут, сразу доложат. Заткнём им рты, свяжем, запрём в погребе или подвале и спокойно переночуем. По утру двинемся полные сил.
Яков Николаевич провёл рукой по лицу.
— Никого не убиваем и… не насильничаем. Вперёд.
Что сказать, я ещё по Люкреру понял, что в деревнях, особенно находящихся не во владении знати, а существующих под патронажем города или уезда, можно не плохо жить. Качественный одноэтажный сруб, с каменным основанием и крепкой дверью, за которой сейчас наблюдаю, пока Джага, и Яков Николаевич проверяют периметр и сарай на наличие неожиданных сюрпризов.
Несмотря на то, что большая часть домов уничтожена, а жителей сейчас явно намного меньше, чем было, те дома что уцелели выглядят неплохо, да и вообще быт на некоторых участках налажен.
Хрустя снегом, из темноты показались две фигуры. Тусклого света светильников из маленьких окон не хватает, чтобы осветить и несколько метров.
— Как разведка?
— Других входов нет. До ближайшего жилого дома не меньше ста метров. Жаль, но хлев и курятник пусты.
— Ну, заходим. Жрать хочу, сил нет.
— Командуй, Яков Николаевич.
— Джага — вставай с лева, Студер — заходишь, сразу же как я открою дверь.
Семейство Утешивых состоящие из главы семьи, его младшего брата, жены главы (тучной женщины с жидкими чёрными кудрями), двух мальчишек одиннадцати лет и их старшей сестры пятнадцати лет с длинной до пояса косой. Все они собрались за большим, но, увы, абсолютно пустым столом. Каждый из них занимался своим делом: мать штопала прохудившуюся рубаху, старшая дочь читала близнецам, отвлекая их от голодных мыслей, а глава семьи и его брат в пол голоса переговаривались, сжимая стаканы с креплёным вином.
Сильный порыв ветра ворвался сквозь печную трубу, прижав заметавшееся пламя в очаге. Младший брат поднялся, переступая через лавку оборвал недосказанную шутку, подошёл ко входу небольшой прохожей и наклонился, дабы взять пару поленьев. В эту секунду входная дверь распахнулась, являя молодого человека в кирасе, перетянутой грязным маскхалатом и побелённой краской оббитой со всех сторон каске. В покрасневших и растрескивавшихся от холода руках он сжимает винтовку.
Их взгляды встретились, секунду младшему брату казалось, что солдат ему ничего не сделает. Но ярко-зелёные глаза сузились и прежде, чем присевший над поленницей успел открыть рот, удар армейского ботинка в грудь опрокинул его. Следом с крутого замаха на голову опустился приклад винтовки, раскалывая череп.
Вбежавшие следом Дажага и Яков Николаевич встали с двух противоположных сторон большого семейного стола, беря семейство в клещи.
— Зачем ты это сделал! — Якова Николаевича перекосило от негодования.
— Его плечо. — Спокойно сказал я, указывая дулом винтовки на правое плечо убитого, на котором повязана широкая лента из двух полос оранжевого и чёрного цвета с вышитыми белой нитью кириллицей «ПОЛИЦ». — К слову у второго такая же повязка.
Не успел я завершить указующее движение головой, как в меня прилетел брошенный вторым полицаем топор. Сила у него будь здоров, от удара меня оттолкнуло к стене. Полицай крайне резво для своих габаритов перемахнул через стол, ранняя Якова Николаевича на пол. Джага вскинул винтовку, но двое мелких гадёнышей близнецов вопя повисли на нём. Один прыгнул в ноги, а второй вцепился в оружие. Толстуха, схватив кухонный нож бросилась ко мне, крикнув — «Янка, беги за помощью».
Мимо меня мелькнула девичья фигурка с длинной косой, скрывшаяся за порогом. Тётку встретил прямым ударом в голову. Прежде, чем она упала, я выхватил у неё нож, посылая его дикласом в голову полицая, сидящего верхом на Яков Николаевиче. Не теряя ни секунды, выскочил следом за девчонкой. В беззвёздной темени её уже не было видно, зато было прекрасно слышно.
— Помогите! Солдаты в деревне! На помощь!!! — Завывающий ледяной ветер уносил её слова прочь. — Помогите! Солдаты в дере… — Яна не поняла, что произошло. Просто в какой-то момент силы кричать пропали, а тело сковал жидкий холод и это отнюдь была не зимняя стужа. Тело по инерции сделало ещё шаг вперёд, прежде чем второй сильный толчок, в спину. Который она уже явственно ощутила не бросил её в глубокий снег.
Штык ещё несколько раз продырявил упавшую девчонку. Сплюнув, вгляделся во тьму, прислушиваясь к завыванию ветра. Тихо. Ни лая собак, ни криков переполошённых деревенских, ни лающих команд офицеров, решивших скрасить зимней вечер с крестьянской бабой.
— Дура. — Я ещё раз сплюнул в снег рядом с быстро остывающим телом и поспешил обратно.
Джага, сидя на краю лавки и шипя, промывает прокушенную руку. Рядом с ним на углу стола чернеет пятно крови, а у ног лежит один из близнецов с размозжённой головой. Второго, сидя на полу и завывая, хлюпая разбитым носом, качает на руках толстуха. Пацан едва дёргается, но с каждым разом всё слабее. Трёхгранная дыра чуть выше ключицы не оставляет сомнений в исходе.
Яков Николаевич, кряхтя и скользя руками по полу безуспешно пытается скинуть с себя обмякшую тушу полицая. Подойдя, схватился за рукоять торчащего из башки ножа, упираясь ногой в бок мертвеца. Вытащив нож, одновременно откинул тушу с облегчённо вздохнувшего сослуживца.
Не желая более слушать вой тётки, которая стала завывать ещё противнее, когда тело на её руках обмякло, одним движением вогнал лезвие ножа ей в спину точно под левую лопатку, пробив сердце. Вой моментально стих, оставляя нас в тишине, под тихое потрескивание очага.
Идёт третий день с нашего посещения деревни. То, ради чего мы туда пошли, нам отыскать не удалось. Небольшая банка мёда и два десятка сухарей были нашей наградой. Двигаясь в сторону залива, молча переставляем ноги, сил на разговоры попросту нет. Мы за час проходим едва ли пару километров. Если так и дальше продолжится, то наш путь продлится в двое дольше. Впрочем, более вероятно, мы загнёмся намного раньше.
Окоченевшие конечности не ощущаются. На каждом шаге проваливаемся по пояс в рыхлый снег. Каждые сто метров меняемся местами, чтобы идущий первым успел немного отдохнуть.
В нашем молчаливом изнуряющем пути вновь понимаю, что война — это вовсе не сражения двух армий, это не противостояние людей, это не борьба идей и идеалов, это попытка выжить, смотря безразлично на тех, кому не удалось.
