— Из таких мальчиков, — сказал Искупитель Комптон, — не получится борцов против богохульства Антагонистов. Такая невероятная жестокость по отношению к ребенку, независимо оттого, насколько дьявол завладел его душой, сломит его дух прежде, чем тот окрепнет достаточно, чтобы для ребенка стало возможным искупить свое святотатство перед Богом.
— Он не непокорный, и дьявол отнюдь не завладел его душой, — возразил Боско.
Всегда очень сдержанный, когда речь заходила о Кейле, он внезапно рассердился на себя за то, что, поддавшись на провокацию, пустился в объяснения.
— Тогда почему вы позволяете такое?
— Не спрашивайте о причинах. Просто примите как должное.
— И все же скажите мне, Искупитель.
— Повторяю: не спрашивайте, я не скажу.
Искупитель Комптон, на этот раз оказавшись мудрее Боско, замолчал, но позднее поручил двум своим платным осведомителям в Святилище разузнать все, что можно, о мальчике с фиолетовой спиной.
«Если я умру сегодня ночью… Если я умру сегодня ночью… Если я умру сегодня ночью…» — укладываясь в постель, бормотали Кейл и двое других.
Молитва, которая за годы беспрерывного повторения лишилась почти всякого смысла, сегодня обрела над ними новую ужасную силу, ту, которую имела, когда они были совсем маленькие и ночи напролет лежали без сна, уверенные, что, стоит им закрыть глаза, как они почувствуют жаркое дыхание зверя и услышат лязг металлической дверцы раскаленной печи.
За десять минут огромный барак заполнился, дверь мгновенно заперли, и пять сотен мальчиков остались в полной тишине в громадном, промозглом и скудно освещенном помещении. Потом свечи вовсе погасили, и все поспешно улеглись спать, поскольку встали в пять утра. Барак огласился нестройным хором, состоявшим из храпа, подвываний, поскуливаний и бормотания, это мальчики погружались в свои сны, сулившие кому кошмары, кому утешение.
Наша троица, разумеется, сразу заснуть не смогла, впрочем, и несколько часов спустя мальчики все еще не спали.
Кейл заснул лишь под утро, но проснулся все равно рано. Сколько он себя помнил, это было его привычкой, потому что давало возможность целый час побыть одному — насколько можно «побыть одному», находясь в одном помещении с пятьюстами спящими мальчишками. Но, во всяком случае, перед рассветом, в темноте, никто с тобой не заговорит, никто не будет за тобой наблюдать, указывать тебе, что нужно делать, угрожать или искать предлог подраться и даже убить тебя. И пусть его терзал голод, по крайней мере, ему было тепло под одеялом. Однако рано или поздно он, конечно, вспомнил о еде, коей были набиты его карманы. Доставать ее из рясы, висевшей на спинке кровати, было опасно, но Кейла обуревало неодолимое чувство — не просто голод, потому что с ним он жил постоянно, а какой-то восторг, невыносимая радость от того, что он может съесть нечто, обладающее неведомым восхитительным вкусом. Подождав немного, он потянулся к карману, вытащил первое, что попало под руку и оказалось простым печеньем с прослойкой из заварного крема, и сунул в рот.
В первый момент он чуть не сошел с ума от восторга: вкус сахара и масла, казалось, взорвался не только у него во рту, но и в мозгу, да что там — в самой душе! Он бесконечно долго жевал, потом глотал, испытывая удовольствие, которое не выразить словами.
А потом его, разумеется, затошнило. К такой пище привычки у него было не больше, чем у слона — к полетам в чистом небе. Как человека, умирающего от жажды или голода, поить его следовало по капле, а кормить крохотными кусочками, иначе организм мог взбунтоваться и умереть от того самого, чего ему так отчаянно хотелось. В течение получаса Кейл лежал, изо всех сил стараясь совладать с тошнотой.
Когда ему стало чуть лучше, он начал прислушиваться к звукам шагов одного из Искупителей, обходящего барак, перед тем как объявить побудку. Тяжелые подошвы клацали по каменному полу, описывая кольца вокруг спящих мальчиков. Так продолжалось минут десять. Потом вдруг шаги участились, и Искупитель, громко хлопая в ладоши, закричал: «ПОДЪЕМ! ПОДЪЕМ!»
Кейл, которого все еще продолжало мутить, осторожно встал и начал натягивать рясу, стараясь, чтобы ничто не выпало из переполненных карманов; между тем полтысячи мальчишек, тяжело вздыхая и ворча, принялись копошиться в проходах между кроватями, мешая друг другу.
Но уже через несколько минут все они шагали под дождем, чтобы собраться в огромной каменной Базилике Вечного Милосердия, где им предстояло провести два следующих часа, скороговоркой повторяя за десятью Искупителями, ведущими службу, слова, давно утратившие для них всякий смысл. Кейл выдерживал это легко, потому что еще в раннем детстве научился спать с открытыми глазами и бормотать что положено вместе с остальными, при этом не дремала лишь крохотная часть его сознания, следившая за Искупителями, выискивающими тех, кто отлынивал от молитвы.
Потом следовал завтрак: обычная слякотная каша и «лаптя мертвеца» — так они называли зерновую лепешку на вонючем жире, тошнотворную на вкус, но очень питательную. Мерзость, но только благодаря ей мальчики вообще выживали. Искупители тщательно заботились о том, чтобы их подопечные имели как можно меньше удовольствий в жизни, но мальчики им нужны были сильными — те, которые оставались в живых, разумеется.
Только в восемь часов, когда все строем направлялись на тренировку на Плац Безмерного Всепрощения Нашего Искупителя, у троицы появилась возможность снова поговорить.
— Меня тошнит, — сказал Кляйст.
— Меня тоже, — прошептал Смутный Генри.
— И меня чуть не вырвало, — признался Кейл.
— Надо где-то все спрятать.
— Или выбросить.
— Ничего, привыкнете, — сказал Кейл. — Впрочем, если не хотите, я с удовольствием заберу вашу долю.
— После занятий я буду прибирать в ризнице, — сказал Смутный Генри. — Давайте мне еду, я ее там спрячу.
— Болтаете. Скверные мальчишки. Болтаете. — В своей обычной, почти сверхъестественной манере позади них возник Искупитель Малик.
Неблагоразумно было делать что-либо неподобающее, когда Малик находился поблизости, потому что он обладал необычной способностью подкрадываться к людям незаметно. То, что он без предварительного объявления стал руководить тренировками вместо Искупителя Фицсиммонса, повсеместно известного как Фиц Говнюк, поскольку со времен своего участия в Болотной кампании тот страдал хронической дизентерией, было большим невезением.
— Двести отжиманий, — распорядился Малик, отвешивая Кляйсту увесистый подзатыльник.
