— Господине, — обрадовался и удивился паренек. — Мира в пути! Заходи, то‑то батюшка обрадуется!
— Мира в дому, — ответил колдун, с мучительно тоской понимая, что всё равно не узнает лица да и имени тоже не помнит.
— Мира в дому, — выручила Лесана. — Как звать тебя?
Мальчишка ответил, рассматривая гостью с плохо скрываемым любопытством:
— Ясенем.
Обережница улыбнулась:
— Ну, веди нас, Ясень, к хозяину.
Тамир вошел последним.
Пятнистый облезлый пёс стоял возле конуры и глядел на пришлецов слезящимися глазами. Сторож подворья был жалок и тощ той особенной старческой худобой, которую не избыть даже обильной кормежкой.
— Эй, — позвала Лесана собаку. — Что ж ты на нас так ругаешься?
— Звон! — тут же строго сказал Ясень и добавил, поворотясь к гостье: — Ему уж четырнадцать весен. Старый совсем. Глухой. Чудно, что услышал вас.
В этот миг, словно опровергая его слова, Звон поднял седые брыли и глухо зарычал, являя взгляду гнилые пеньки некогда крепких зубов.
— Ты что это? — удивился мальчишка. — Звонка, ты чего?
Однако верный сторож, словно не слышал ласковых уговоров. Он глядел на Тамира и глухо ворчал. А потом вдруг заскулил и отступил к конуре. Чует. Понимает, что не его хозяин стоит напротив — чужак.
Лесана подтолкнула спутника к крыльцу, иди, мол, чего застыл. Он пошёл. Миновал чисто прибранные сени, наклонился, чтобы не удариться лбом о притолоку, и ступил в избу.
Тут было чисто и жарко. Пахло кашей. У печи сидел на лавке и жадно прислушивался к происходящему во дворе слепой ветхий старец. Его выцветшие глаза были затянуты белесой пеленой, а лицо покрывали глубокие борозды морщин.
— Чего там, Яська? Пришёл кто? — спрашивал старик, незряче повернувшись к двери.
— Пришёл, батюшка, пришёл, — мальчишка юркнул между обережниками и помог Строку подняться. — Сынок твой приехал. Тамир.
Говорил он громко, видать потому, что дед, как и пес, тоже был туг на ухо.
— Тамир? — голос хозяина избы дрогнул, а подбородок, заросший жидкой бородой, жалко запрыгал. — Приехал?
Колдун шагнул вперед, хотя внутренности скрутило от тоски и безысходности.
Холодные сухие ладони отца скользнули по плечам, лицу, голове сына, а потом радость в слепых глазах поблекла.
— Ты кого привел? — спросил старик у Ясеня. — Кого в избу пустил, спрашиваю?
Мальчишка испуганно захлопал глазами:
— Батюшка, это ж сынок твой, Тамир. Ты ведь всё ждал его, говорил, сердце, мол, по нему изболелось, кабы худа какого не случилось. Так вот он. Приехал. Живой, здоровый. Радуйся — свиделись!
Но Строк оттолкнул долгожданного гостя.
— Прочь поди. Мертвечиной воняешь.
Ясень от этих слов позеленел и в ужасе уставился на колдуна, хлопая бесцветными ресницами.
— Господине, — зашептал паренек. — Господине, не знаю, что нашло на него, ты не гневайся…
Тамиру захотелось сесть на лавку рядом с этим старым человеком, который от него отрекся и не узнал. Сесть и биться затылком о старую печь, пока в голове не смеркнется, пока не отступит мучительная явь.
Не помнит.
Не узнает.
Никого.
Как же больно. Больно как!
Обережник круто развернулся и вышел. Избяное тепло и духота забивались в горло, мешали дышать. Он замер на крыльце, жадно глотая свежий воздух погожего таяльника. Но воздух застревал в гортани, не доходил до легких, и сердце дрожало, трепыхаясь часто — часто…
Клятая собака снова рычала от конуры, снова казала пеньки гнилых зубов. Тамир опустился на ступеньки. Лесана там, в избе, наверняка, заболтает старого и малого, наплетет с три короба, утешит, успокоит. А её спутник в это самое время будет сидеть на истертых порожках скрипучего крыльца, не зная, как себя вести. Не зная, что сделать. А сделать следовало. Что?
Он поднялся рывком, снова миновал сени, толкнул тяжёлую низкую дверь и вошёл в жару и духоту полутемной горницы. В несколько шагов преодолел расстояние до скамьи, на которой сидел и цеплялся за Лесанины руки трясущийся Строк. Девка что‑то говорила ему, увещевала ласково. И Тамир вломился некстати. Зря ввалился. Она показывала ему глазами на выход, мол, вон поди, не делай хуже. Хотя хуже уже, казалось, некуда.
— Отец, — колдун опустился на колени перед стариком. — Это я. Ты вспомни…
И будто холодный камень отвалили с души. Воздух в горло полился, потёк ручьем. И сразу всплыло всё в памяти. Тканки, материными руками вышитые. Затертые уже, потрепанные. Но узор родной. А там, за печью, ухват старый, одна рогулька у него погнулась вкось, но всё одно удобный — горшки из печи таскать, а рогулькой скривлённой сподручно снимать горячие крышки.
И пол этот — выскобленный, чистый. На этих половицах Тамир играл в детстве деревянными резными чурочками — ставил одну на другую или в рядок…
Сердце болезненно сжалось. Никогда прежде обережник не думал, что может болеть то, чего, как он считал, у колдунов вовсе нет — душа. Но ведь болела же! Тоской исходила.
— Ты вспомни, — говорил мужчина, держа сухие стариковские ладони в своих крепких смуглых исчерченных белыми полосками шрамов. — Вспомни, как я дитём накидал яиц в опару готовую. Прямо в скорлупе. И материной тяпкой покрошил. Помнишь? Как ты сперва за ухо меня оттаскать хотел, но рука не поднялась, а потом смеялся.
Строк вздрогнул от этих слов, как от пощёчины. Высвободивл руки и осторожно заскользил пальцами по лицу гостя.
— Тамирушка…
Лесане показалось, она услышала, как выдохнул Ясень, который уже, небось, готовился к тому, что колдун, хорошо, если просто из дому его вышвырнет, не осенив напоследок Мертвой Волей в спину.
Строк гладил сына по короткостриженым волосам, что‑то неразборчиво шептал. И медленные слезы катились по его лицу. Меньше четверти оборота прошло, как старик, нарадовавшись, начал клевать носом и клониться к сеннику.
Обережник поднялся на ноги и кивнул спутнице. Та поняла всё без слов, направилась к двери. За девушкой поспешил Ясень. Тамир вышел последним.
— Прощай, Яська, — сказал колдун, потрепав паренька по плечу. — Не поминай лихом. Ещё‑то вряд ли увидимся.
В ответ на это мальчишка шумно сглотнул, но не осмелился расспрашивать, пробормотал только:
— Мира в пути.
— Мира в дому, — эхом ответили Осенённые.
Когда ворота закрылись, Тамир услышал, как глухо и тоскливо завыл на цепи Звон. Он тоже с ним прощался. И тоже навсегда.
— Идём, — сказал колдун спутнице.
Она поспешила следом, а потом осторожно, но с надеждой в голосе спросила:
— Тамир? У тебя всё прошло? Ты ведь вспомнил! Значит, стало лучше?
