— Сняла с трупа, — пробормотала себе под нос девушка, отчаянно мечтая видеть в числе своих молчаливых подопечных одного конкретного представителя.
Вор явно её комментарий не услышал, да и не особенно в нём нуждался, подсев на чем-то любимую тему. Мужчины в плане болтовни не так уж и сильно отличались от женщин, особенно если разговор заходил об интересующем предмете. Поток слов лился из прорванной дамбы самолюбования и азарта, сметая на своём пути чужие реплики, мнения и явные противоречия. Фраза за фразу цеплялись, унося в глубины отвлечённых тем и стирая тщательно выстроенные в ожидании триумфального момента конструкции, погружая ворохи разрозненной информации в хаос плохо контролируемых эмоций. Глаза загорались, фигура незримо менялась, в спорных вопросах подтягиваясь, как у гончей, или, напротив, вальяжно расплываясь праздным мыслителем-экспертом. И говорят, говорят, говорят…
Пожалуй, в словесном загуле мужчины были всё же пострашнее дам, ведь наученные опытом, воспитанием и травмированные общением с себе подобными, они худо-бедно учились контролировать излияния собственного мозга. Мужчины же, холя и лелея собственный суровый образ, подобного иммунитета не имели, да и первичный такт оставляли под слоем брутальности в весьма запущенном состоянии, а потому в разбушевавшемся настрое казались более пугающими и неукротимыми. Виль в своей болтливости относился ко второму типу, который не подавлял эмоционально, но в своей безудержной занудливости выносил остатки мозга даже подгнившим упырям. Юноша продолжал валяться в траве, лениво обмахиваясь вялым листом лопуха, рассуждал о величии былых ювелиров, замечательной янтарной купальне, что раньше стояла в царском дворце, золотых статуях двенадцати святых жрецов Триликого, утопленных в болоте, когда Царство вводило своих ставленников на территорию уничтоженного княжества. Начал он свою эпическую речь, конечно, не с этого. Сперва рассказывались весьма занимательные истории из босяцких похождений, быстро переросшие в душещипательные слегка слезливые воспоминания детства, сдобренные ругательствами на тирана-отца, тяжёлое финансовое положение и строгие правила гильдии, не позволяющие молодому ваятелю в свободном полёте, творить что вздумается, подделывая артефакты-украшения. Монолог снова вернулся к кольцу, его сомнительной стоимости и назначению, плавно перетекая в общую историю развития ювелирного дела, и многообразным школам обработки драгоценных металлов, и жалобам на сложности в поставке материала. Качественно был обруган министр финансов, главный казначей и землемер. Князя Калину прокляли дважды, один раз за окончательный упадок некогда великого княжества, второй — на всякий случай, потому как самодержец здравствовал и уступать власть никому не собирался, даже под напором вражеских армий и собственных многочисленных бастардов. От жалоб вернулись к кольцу, но уже в эстетическом плане, перебирая его возможные значения и потайные глубинные смыслы для того идиота, кто решился купить явную безвкусицу. Теперь юноша размазывал мысль об образе медведя в словонищском фольклоре, и духовник, как чародей вербальной направленности, даже слегка заинтересовалась тем, как парень в этот раз попытается свести разговор к кольцу.
— … а один взмах, — что-то неуловимое проскальзывало в его голосе, толи в разбежке интонаций, толи колебании, выдавая лёгкое волнение и неловкость, видать, воровской путь не слишком располагал к длительным разговорам и парень от монологов давно отвык. — Вот я и думаю: хороший тотемный зверь, ведь и на герб хорош?
В этот момент Яританна едва не взвыла, поскольку только что жестоко разочаровалась в человеке, чья болтливость запросто могла соперничать с умениями их наставника по логике и риторике вместе взятыми. Настолько банального возвращения к теме перстня она пережить просто не могла. Девушка, конечно, понимала, что, кроме кольца мало-мальски общей темы для разговора с деревенским чудиком у них не было (да и какой это разговор в потоке односторонней информации), но рассчитывала порадовать свой ум, хотя бы очередным вывертом своего навязчивого собеседника. Она даже предвидела его следующую фразу, о том хорош ли тот герб на родовом перстне и девушке нестерпимо захотелось отходить болтуна горячей ложкой.
— Вот уж глупость! — не сдержалась от возгласа Чаронит, чувствуя, что ещё немного плясок вокруг кольца и наступит жестокое избиение названного кузена, с последующим запихиванием основного предмета разговора кое-кому в глотку, а может и другое подвернувшееся место. — Гербы выбирались всегда по двум типам: описание (когда кто-то из рода качественно представился перед историей) или пожелания (когда никто отличиться не успел, но как-то поощрить горемык следует). А теперь подумай: какое описание или пожелание может быть в медведе для рода?
— Как какое? — невольно хохотнул вор, приподнимаясь с земли и внимательно вглядываясь в девушку; раздражение лишь слегка намечалось в его голосе. — Мощь, сила, власть, свобода, непоколебимость…
— Офигеть какое счастье! — наигранно возмутилась девушка, даже руками всплеснула для чистоты эффекта. — Для рода само то! Огромный ненасытный одиночка (только у одного вида семьи создаются да и то полигиния), собственных детей пожирает, если самка недосмотрит, питается всем в подряд от животных до отбросов, дрыхнет по полгода, зрение слабое. И, это, дрессируется отменно всем, кем ни попадя. Прелесть описание для рода, прям, закачаешься! Хотя, наверное, смотря для какого… Может, каким разорителям и мародёрам и в самый раз будет.
Парень был явно недоволен. Пусть внешне почти ничего не изменилось, ни в расслабленной, слегка вальяжной позе, ни в выражении ухмыляющегося лица. Может, что-то проскользнуло в выражении глаз, если бы их так легко можно было рассмотреть. Только от него неуловимо потянуло опасностью, что Танке даже захотелось отшатнуться. Но верная своей нетипичной реакции, девушка продолжила, старательно пялясь в помешиваемое зелье:
— То ли дело волк! Волк это символ! Пусть и не самый крупный и свирепый, да и не в этом его сила. Его сила в стае, где каждый чтит своё место и обязанности. Стае, что способна неделями вести свою жертву, и годами мстить за своих соплеменников. Где верные пары создаются навсегда, и о детёнышах трепетно заботятся, как родители, так и прочая родня. И человека они, хоть и могут принять, но останутся дикими до последнего. Хитрый, жестокий и верный своему роду зверь…
— Предок дворовой шавки, — презрительно хмыкнул оборванец, той самой шавкой в глазах добропорядочных граждан и являющийся.
