— Машинка, конечно, охренительная, — проговорил человек с заднего сидения. — И каким образом это стало аэромобилем, директор?
— Скажем так, единственная причина назвать «Стрижа» аэромобилем — это вертикальный взлет и посадка, на самом деле, довольно странное судно, но мне нравится. Вся эта эстетика полетов на древних машинах прошлого… М-м-м-м-м…
— Хреновый у тебя вкус, — отозвался Ирвин.
— Ай! Ничего ты не понимаешь. Это же, по сути, раритет! Это одна из первых моделей аэромобиля, наиболее легкая и поворотливая, ну, то есть… Здесь все плюсы самолета, и почти нет его минусов.
— Ага. Кроме того, что инженер испытывал любовь к истребителям века эдак двадцатого, если не девятнадцатого. Это же надо придумать! Два, мать его, места для пилотов!
— Зато я не чувствую твоего несвежего дыхания, — хохотнул Максимилиан.
— Ха-ха-ха! Смешно.
— Кстати. А ты вообще знаешь, что существует такая вещь, как зубная щетка? У тебя вечно несет изо рта! Ты хоть раз в жизни чистил зубы? — спросил Баукус, пытаясь подстебать Ирвина.
— Это связано с нарушениями в желудке, и не только. На самом деле, я гнию изнутри. Мне недолго осталось жить, поэтому шутка несмешная. С легкими что-то, временами тяжко становится, но я уже привык, если на обезболе сижу, тогда как-то легче становится. Это дело, кажись, меня и угробит в бою. Иногда реально начинается одышка, а порой задыхаюсь, особенно если по легким прилетит, — проговорил довольно спокойно Ирвин, наблюдая за тем, что происходило на улицах, Максимилиану же стало как-то неприятно от этой его шутки. Там внизу слонялись словно зомби те, кого Ирвин и людьми не считал.
Вдруг… Вниз пролетело что-то, смутно напоминавшее человека. Ирвин уставился вниз и увидел то, как по бетону растекалась кровь, тело было всмятку, местами было разорвано. Он или она спрыгнуло с одного из этих высоких зданий, судя по тому, что от этого нечто осталось, этажа с тридцатого.
— Ты глянь… Опять кто-то с собой кончил, — прокомментировал Ирвин становление человека птицей, летящей вниз.
— Угу… Ужасно. Интересно… Кем он был? Офисный планктон или какой-то бизнесмен?
— Да насрать. Таких нынче куча. Может, и простой работяга, — Ирвин явно относился к этому всему, как к данности, а волнения Максимилиана его никак не волновали.
— Ну, нет. Работяга в районах центра редко живет. Тут больше служащие, офисный планктон, более-менее хорошо оплачиваемые специалисты и бизнес живет, поэтому интересно, кем он был. Возможно, что покончил с собой кто-то достойный все-таки, — спокойно проговорил Максимилиан, а Ирвин усмехнулся.
— Если он наложил на себя руки, он уже не ахти какой достойный. Очередной слабак, не справившийся со своей жизненной ношей… Ах… Она ведь такая тяжелая! Лучше бы спился, пошел в разбой или сел на иглу. К этим у меня больше уважения, чем к суицидникам. Да, жизнь штука поганая, однако жизнь один раз нам дается и, если уж помирать, то помирать как-нибудь иначе. Вот сам посуди… Вот сейчас он расплылся кровью и шматками мяса по улице. Допустим, что там шла мамочка с ребенком, а этот пидор упал прямо перед ними. Как думаешь? Каковы ощущения у ребенка? Это же психологическая травма. Я лучше уж пожалею эту мамочку с ребенком, чем эту гниду, которая кончила с собой для всех напоказ. Хочешь кончить с собой? Запрись в квартире и вздернись. Никому твои суициды не нужны, — Ирвин говорил это довольно-таки спокойно, но одновременно с этим чувствовалась какая-то ненависть.
— Да ты, Ирвин, мизантроп.
— Кто? — спросил человек. — Ты меня типа оскорбил?
— Неа. Мизантроп — это человеконенавистник, если говорить «по-умному», — усмехнулся Максимилиан.
— Ага… Ну, ладно. В принципе, согласен. Возьму позывной «Мизантроп», хотя он больно длинный и неудобный для выговаривания, но тоже пойдет. Пусть будет кличкой, а позывной, как и ранее, «Труп».
— Кстати… Почему такой позывной?
— Да… Был один случай… Я тогда чуть жмуром не стал. Ну… Случилось это давненько, еще до первой отсидки. Мы тогда с пацанами налетели на каких-то гопников, не очень помню, что там было уже, но вот мне по черепу зарядили чем-то тяжелым, так я чуть не откинулся. Ну и… В честь моего выздоровления и первой ходки на тюрьму, дали мне прозвище «Труп», ибо это… Надо же, в первой драке, и чуть не отлететь. Тогда, короче, пару этих пацанов порешили, ну типа… Из-за меня. Ну и, я, в итоге, не пострадавшим оказался, а подельником, вот меня и загребли, плюс за нами еще пара делов числилась, но огребли мы именно из-за этих гопников, а потом на нас еще пару глухарей повесили. С какой-то девкой якобы групповуху производили, потом зарезали, да еще чего-то загнали нам. В общем, не повезло нам с гопниками, ну и, так как я, считай, подсудимым стал почти в овощном состоянии, погоняло получил соответствующее. Труп. Но… Оно мне, кстати, нравится.
— А чем?
— Чем-чем? Это позволяет мне шутить о том, что «Что мертво — умереть не может». В общем, я типа некая нежить нынче, даже в ЧВК. Да и… Если уже по-чесноку… Меня как-то пули особо не берут. Реально, ни одного ранения за последнее время. Так, царапины. Может, и позывной спасает. Веришь или нет, но реально выходит так, что меня с той самой комы ни разу тяжелое ранение не встречало. Иногда, конечно, избивали хорошенько, даже однажды чуть кишки не выпустили, но, в целом, как-то милует. Так можно и в Бога, наверное, уверовать, ибо хранит же меня кто-то или что-то. Хотя… Может это я с лохами воевал. Кто знает? — усмехнулся человек, когда начали включаться посадочные двигатели, а передние изменили угол наклона на девяносто градусов от корпуса к земле. Слышалось так же и то, как выходили шасси.
Машина опустилась на специальной стоянке возле здания крематория, где уже было много людей. Они пришли прощаться с Баукусом старшим.
— Останься здесь, Ирвин, — проговорил человек, выскакивая из первой двери.
Здание это было трехэтажное, довольно сильно выбивающееся из общей картины города, но в отличие от остальных зданий, оно во многом представляло собой нечто, что можно было бы назвать идеальным местом трупосожжения. Трупосожжения со всеми почестями. Стены были выкрашены в черный, а местами на них были рисунки в виде огней, которые должны были указать как на задачу этого учреждения, так и создать некую атмосферу того, что человек сгорая в печах, как бы отдавал свое тепло миру и вселенной.
— Максимилиан Баукус? — спросил высокий мужчина в черном пиджаке и при черном галстуке, волосы его были седыми, а лицо было покрыто морщинами.
— Да. Я пришел проститься с отцом, — проговорил человек, смотря на мужчину чуть снизу.
— Должно быть, Вы исправились, раз уж отец разрешил впустить Вас на свои похороны, да и в палату давал войти. Я директор школы двадцать семь Аркадий Милюков, Ваш отец был отличным учителем, быть может, пророчил Вам то же самое, но Вы его разочаровали, — как-то мрачно проговорил человек.
— Я знаю, господин Милюков. Мне кажется, что нет смысла в очередной раз напоминать об этом. Тем более, в такой день. Не смотрите на то, что на моем лице нет слез, а в глазах скорби. Потеря отца для меня — не меньшая трагедия, чем для Вас, но я, к сожалению, довольно сильно очерствел в этом плане за время работы в МилитариКорп. Смерть — это частое явление, поэтому незачем убиваться всегда и везде, когда кто-либо умирает, даже в случае если это родственник, — Баукус говорил это спокойно, выдержанно и отчасти по-директорски.
— Хладнокровия Вам не занимать… И в кого же Вы таким уродились? — спросил человек, глядя на директора.
— Вероятно, в себя, ибо отец и мать были довольно эмоциональны, а более старших родственников я помню довольно смутно, сами понимаете… Большая часть не дожила, а единственный дедушка по отцовской линии умер, когда мне было три года, но насколько я знаю… Ни один из моих родных не был профессиональным военным или преступником, коим являюсь я.
— И Вы так спокойно об этом говорите? — к Баукусу подошла какая-то молодая девушка, почти ребенок, ростом невелика, в очках, волосы спрятаны под черным беретом, лицо с тонкими чертами, все бледное, а в голубых глазах то и дело сверкали слезинки.
