— Так я и говорю! Телок мой! Замычал, значится. Я его в другом хлеву держу. Озоровать стал. Слышу — мычит. Я туда! А у него — зубищи — во!
Дядюшка Виль взмахнул руками, показывая.
— У телка? — не выдержал брат Херв. Отец Бенлиус цыкнул.
— Так я ж говорю! Оборотень там был! Здоровый! Глазища — что плошки и так и горят! Телок мычит, мои-то дуры визжат из дому! Я как схватил оглоблю! Говорю — хоть ты какой ни на есть оборотень, а телок мой! Он так и оскалился!
Виль осенил себя священным знаком.
— Не чаял как жив остался. Я в деревню-то бросился. Ладно телок, пёс с ним! Так ведь оборотень, коли повадился, девок моих оприходует! Оборотни, говорят, на это дело быстрые. Кому они нужны будут? А то и сожрёт опосля-то! Уж как я их от ютанцев-то, вражин, сберёг. То в лесу прятал, то в погребе. А тут — оборотень! От него ж в лесу-то не спрячешься. Я в деревню, значится. Не любят меня там. Пасекам моим завидуют. Телок, опять же. Корова тоже. Сперва на смех подняли. А потом говорят — явились туточки добрые братья, они всех про оборотней спрашивают. Я девок-то запер — и к вам! Помогите, ваши милости! Уж я вам — молока кислого, сыра опять же, мёд с прошлого года остался, ничего не пожалею, только выручайте! Телок же! И дочки мои…
— Почему ты решил, что это был оборотень?
— Дык, а кто ж ещё? У нас по летнему времени волки не озоруют. Большой, опять же. И зубищи! А глазища-то! Во! Как плошки сверкают!
— Большой, говоришь?
— Во какой! — показал Виль. Выходило что-то вроде осла, не меньше. — И зубища! А шерсть-то…
— Какого цвета он был?
Виль полез рукой в затылок, смычно почесал, сплюнул, потом извинился перед монахами.
— Против солнца стоял, не разглядел. Волчьего он был цвета, во! Тёмный такой.
— Особые приметы? — продолжал спрашивать отец Бенлиус.
— Чаво?
— Пятна, шрамы, наросты…
— Так я ж говорю, против солнца стоял. Зубы — во! Зубы были огроменные! Как только в пасть помещались!
— Ты узнаешь его, если встретишь?
— Да как не узнать?! Морда наглая, глаза громадные, сам-то — во какой, а ещё…
— Посмотри. Узнаёшь?
Виль внимательно оглядел связанную волчицу, которая слишком изнемогла, чтобы зарычать при его появлении.
— Мелкая она какая-то, — сказал он с сомнением. — И зубища не сказать чтобы похожи. Не, не узнаю.
— Ты уверен? Ты готов поклясться на священной книге?
— Да я чем хотите поклянусь, хоть на чём! Другая эта тварь! Вот же гад! У самого баба есть, а он на моих девок зарится!
— Ты полностью уверен? — настаивал отец Бенлиус. Виль почесал в затылке.
— Ну вот ежели вы её против солнца поставите, да она пасть разинет, то я и соображу, похоже ли выйдет. Глаза-то, может, и такие. Не привык я волков-то разбирать.
— Завтра, когда рассветёт, ты отведёшь наших людей туда, где видел оборотня, — сказал отец Бенлиус.
— Отведу! Не извольте сомневаться, отец, отведу! Всё покажу как есть! Молока там, сыру, мёда — всё дам, отец, только избавьте от зверя-то!
Эрна всё ниже склонялась над вязанием, кусая изнутри щёки, чтобы не смеяться. Неужели святоши не видят, что над ними издеваются?!
— Отведите его в пятую палатку с западного края, пусть там переночует, — велел отец Бенлиус. — Позовите брата Фулкса, пусть запишет его рассказ. Сын мой, ты грамотный?
— Не, неграмотный я. Писать не обучен. Отец, так как же — в палатку?! У меня ж девки дома, дочки! Телок, опять же! Корова моя! Ить оборотень-то ведь заест мою кормилицу! Пожалей, милостивец!
— Ты останешься здесь до рассвета, — сказал отец Бенлиус, отдёргивая руку, которую Виль порывался целовать. — Моли Заступника о помощи — и будешь услышан. Уведите его.
* * *
Никогда Эрна с таким нетерпением не дожидалась ночи. Дядюшка Виль нашёл её — теперь всё будет хорошо! Он спасёт свою ученицу! А здорово он придумал — прийти сюда как будто жалуется! У девочки едва хватило сил сосредоточиться на вязании, а потом на молитвах и вообще на том, чтобы притворяться получше. Уложенная спать между монахинями, Эрна десять раз поклялась себе, что нипочём не сомкнёт глаз… и, конечно же, заснула крепким сном.
Глава четырнадцатая
Предательство
Разбудили девочку посередине ночи, когда поднявшийся шум сделался таким громким, что спать под него не могла бы и самая сонная засоня. На этот раз пришлось обойтись без умывания. С трудом протирая глаза, Эрна как в страшном сне слышала, что ночью исчез давешний крестьянин и волчица, убиты псы Бруно, Доно и Форто, оглушён брат Обен и смертельно ранен брат Пасьен. К удивлению девочки, матушка Онория велела ей идти вместе со всеми монахинями. Эрна никак не могла поверить в случившееся. Чтобы дядюшка Виль бросил её и спас какую-то мохнатую тварь?! Да он же всегда… он же говорил! Он клялся ей! Он же всегда, всегда, всегда говорил, что никогда-никогда её не бросит! Как он мог?!
Брат Оден не помнил ничего, он просто почувствовал, как на его голову что-то обрушилось, а дальше была темнота. Его окружили всяческой заботой и уложили в его палатке. Сестра Арнод, правда, что-то такое прошептала насчёт того, мол, она бы спросила, как это он пропустил злодея, но и вопросы, и наказание могли подождать, пока он оправится. Приложили бедолагу крепко. Псы… Эрна отпрянула, увидев их застывшие тела, оскаленные пасти с хлопьями пены на зубах. Даже шерсть, казалось, отвердела и застыла.
Что он с ними сделал?!
— Отравленные стрелы, — сказал кто-то. Девочка охнула. Три выстрела — и вот жизнерадостные создания, которые ещё утром весело валяли её в пыли, лежат здесь перекошенными, как… как…
Как он мог?!
Эрна, конечно, знала, у кого учится. Она видела как он убивает. Освободитель, она видела даже, как он пытает! Она знала, каким он может быть жестоким! Но никогда он не… не… не нападал на кого-то, кого она знала. Не нападал на кого-то, кого ей жаль было бы потерять.
Он не знал. Освободитель, он просто не знал. Он не стал бы. Не стал бы, правда…
— Так ты не знаешь, как лечить раны в живот? — спросила её серая в предрассветных сумерках аббатиса. Эрна подняла на неё полные слёз глаза и покачала головой. Брат Пасьен — это был тот, кто хвастался собаками накануне.
— Почему?! — с отчаянием спросила девочка.
Почему Виль бросил её?! Почему он…
— Монахиня… — с трудом сказал брат Пасьен. Его не стали переносить, чтобы не тревожить и без того безнадёжную рану. Отец Бенлиус уже принял исповедь и теперь выведывал прошедшее ночью. Несколько братьев-заступников подошли с носилками и принялись складывать на них застывшие трупы псов. — Я… увидел… монахиню… сперва… не удивился… была… возле… возле оборотня… потом… подумал… это опасно… я должен… должен был… защитить! Защитить сестру! Я подошёл… а она… он… это был он! Он надел… украл… нож… ударил меня… добейте. Не могу больше! Отец… пожалуйста… он ударил меня… а волчица… она смеялась… она смеялась… я только… я думал, сестра… а это…
Эрна потихоньку начала понимать.
Виль украл одежду монахинь, у них же такое жёсткое верхнее платье, что под ним не разглядишь, мужчина внутри или женщина. А платок скрывает лицо. Надел, чтобы его не могли узнать даже те, на кого колдовство Магды почему-то не действует. Например, вот, на брата Пасьена. Когда тот заподозрил неладное, Виль ударил его ножом в живот. Дядюшка Виль всегда бьёт в живот. Того вот маминого рыцаря он же так же убил. И всегда вот так вот. Насмерть. На долгую мучительную смерть.
Эрна подошла и встала рядом. Ей было страшно, но она заставила себя смотреть на измученное лицо умирающего монаха.
Виль был не то что в лагере. Он был в палатке, где спала девочка. Был — и ушёл, уведя с собой вместо ученицы какую-то оборотниху.
— Почему?! — снова вырвалось у девочки. Ей хватило остатков осторожности, чтобы чуть-чуть сдержаться и не разразиться жалобами на предательство наставника. — Как он смог?!
