По большей части смысл переводимых ею предложений оставался для нее темен. Изредка ей приходилось справляться со словарем в ее собственной монографии по верхнекеттайскому. Она прятала эту книгу от анофелесов. Она не хотела нести ответственность за то, что они зучат другой язык и вырвутся из своей тюрьмы.
Библиотека на острове была совершенно бессистемной Большинство работ были теорией чистой воды. Власти Кохнида и Дрир—Самхера скрывали от своих научных рабов все труды, которые считали опасными, и почти ничто не связывало анофелесов с внешним миром. И анофелесам в поисках запретных работ приходилось разбирать развалины — обиталища своих предков на другой стороне острова.
Иногда они находили притчи, как, например, историю человека, поднявшего аванка.
Истории не имели отношения к остальному миру. То были ссылки в невразумительных философских текстах, примечания, смутные воспоминания. У людей—комаров были собственные полузабытые мифы.
Беллис поначалу полагала, что анофелесы одержимы любопытством к миру, но оказалось, что это не так. Их интересовали, казалось, только самые отвлеченные вопросы. Но что касается Круаха Аума, то в нем вроде бы обнаруживались проблески более живого, более земного интереса.
«В воде существуют течения, — писал он, — которые мы способны зафиксировать и которые не могут родиться в наших морях».
Аум начал когда—то с самого высокого теоретического уровня и прежде всего доказал существование аванка самому себе. Армадские ученые сидели как завороженные, слушая Беллис, которая сбивчиво пересказывала его историю. От трех—четырех нацарапанных уравнений до страницы логических предпосылок, противоречащих обнаруженным им работам по биологии, океанологии, философии размерностей. Гипотеза. Проверка результатов, подтверждение деталей первого подъема аванка.
Ученые с восторгом и удивлением разглядывали уравнения и нотации, записываемые Беллис на соли.
После еды Беллис снова набралась сил и села работать с инженерами и механиками.
Одним из первых заговорил Флорин Сак.
— Что это за животное? — спросил он. — Что нужно, чтобы его связать?
Многие инженеры и механики были из похищенных, а некоторые из них — переделанными. Беллис поняла, что она окружена преступниками, главным образом из Нью—Кробюзона. На соли они говорили с акцентом Собачьего болота или Худой стороны, пересыпая свою речь трущобным сленгом, который она не слышала вот уже много месяцев, а теперь при его звуках лишь моргала от удивления. Эти разговоры были для нее не менее невразумительны, чем беседы ученых. Они спрашивали о прочности стали, железа и различных сплавов, ячеистой структуре цепей под Армадой, о силе аванка. Потом разговор переходил на паровые двигатели, газовые турбины, горное молоко, на особенности строения сбруи, удил, уздечки, на размеры кораблей.
Беллис понимала, что лучше бы ей разбираться в том, о чем идет речь, но это было выше ее понимания, и она оставила попытки.
В тот вечер, когда один из их людей возвращался в свою комнату, к нему подлетела, раскидывая руки, вопящая самка—анофелес, и охранник—какт пристрелил ее из дискомета.
Беллис услышала щелчок выстрела и выглянула через щель в ставне. Анофелес—мужчина, бормочущий что—то сфинктерным ртом, присел рядом с телом и пощупал его. Рот ее был открыт, а хоботок болтался наподобие жесткого массивного языка. Женщина недавно ела. Ее все еще распухшее тело было почти рассечено надвое массивным крутящимся чакри, вылетевшим из дискомета. На землю хлынули фонтаны крови, которая стала впитываться и образовывать пыльные лужицы.
Мужчины—анофелесы качали головами. Тот, что стоял на коленях, подергал Беллис за руку и написал что—то в ее блокноте.
«В этом не было необходимости. Она не хотела есть».
А потом он объяснил ей в чем дело, голова у Беллис закружилась от чудовищности произошедшего.
Беллис страдала от того, что ей не удавалось побыть одной. Все время кто—нибудь был рядом, и она страшно устала от этого. И поэтому, когда работа закончилась и ученые собрались, чтобы обсудить программу на завтра, Беллис тут же исчезла в маленькой соседней комнате, думая, что там никого нет. Но она ошиблась.
Она пробормотала какое—то извинение и повернулась, чтобы уйти, но Утер Доул тут же заговорил:
— Пожалуйста, останьтесь.
Беллис снова повернулась, с тревогой вцепившись в сумочку, ощущая вес коробки, врученной ей Сайласом. Она с непроницаемым лицом остановилась в дверях.
Перед ее приходом Доул делал упражнения. Он стоял в центре комнаты, расслабленно держа свой меч — прямой, тонкий, обоюдоострый, длиной фута в два. Этот меч не отличался ничем: ни размерами, ни причудливой отделкой, ни могущественными магическими знаками.
Белый клинок мелькнул в воздухе бесшумно и незаметно для глаза, сверкнул, как вода, совершив неожиданный убийственный выпад, а потом так быстро исчез в ножнах, что Беллис даже не поняла, как это произошло.
— Я закончил, мисс Хладовин, — сказал он. — Комната в вашем распоряжении.
Беллис благодарно кивнула и села, дожидаясь, когда он уйдет.
— Будем надеяться, что это несчастное убийство не осложнит наших отношений с мужчинами—комарами, — сказал Доул.
— Не осложнит, — подтвердила Беллис — Они не особенно сердятся, когда умирают их подруги. Они помнят достаточно, чтобы понимать — это делается из необходимости.
«Но ему это прекрасно известно, — недоуменно подумала вдруг она. — Он просто снова завязывает со мной разговор».
Но несмотря на всю ее подозрительность, она хотела поделиться с кем—нибудь жуткими и захватывающими подробностями, о которых ей стало известно, хотела, чтобы о них узнал еще кто—нибудь.
— Эти анофелесы, они почти не знают своей истории, но знают, что какты — не единственный народ, обитающий за морем. Они знают о нас — кровеходах, и им известно, почему никто из нас здесь не появляется. Они почти забыли историю Малярийного женоцарства, но у них сохранились воспоминания о том, что их женщины… совершили что—то нехорошее… много столетий назад. — Она сделала паузу, чтобы Доул оценил фигуру умолчания. — Они относятся к своим женщинам без любви или отвращения.
Это был горький прагматизм. Они не желали зла своим женщинам. Они страстно совокуплялись с ними раз в год, но по возможности не замечали их, а при необходимости — убивали.
— Она не собиралась кормиться, — продолжала Беллис, стараясь говорить нейтральным тоном. — Она была сыта. У них есть… разум. Они вовсе не животные. Все дело в голоде, сказал он мне. Они могут очень долго прожить без еды, целый год, и все это время будут визжать от голода — ни о чем другом они не могут думать. Но если они поели, насытились по—настоящему, то на день или на порой на неделю, голод отступает. И вот в это время они пытаются говорить.
