— Он не остановился перед убийством ребенка и женщины. Почему он должен колебаться перед тем, как убить младенца? Или хуже. Забрать его; похитить его. Вырастить его ассасином.
Жиль ударил себя по бедру бронированным кулаком.
— Дьявол тебя побери! Султан Сирии со всеми своими армиями не смог даже попробовать на прочность силу Масиафа. А ты с дюжиной подростков и кучкой костлявых верблюдов… Он съест вас живьем.
— Быть может, нет, — ответил Айдан. — Он может позволить мне войти, чтобы посмотреть, насколько забавным я могу оказаться.
— А потом?
Айдан пожал плечами.
— А потом Господь поведет меня. Или дьявол, если вам угодно. Вы забыли, кто я такой.
— Я помню, что у него тоже есть нечто подобное.
— Она из плоти и крови, так же, как и я. — Айдан растопырил пальцы перед лицом госпитальера. — Эти пальцы уже оставили на ней метку. Кто сказал, что я не смогу завершить то, что начал?
Жиль молчал несколько долгих секунд, пристально глядя Айдану в лицо. Потом поднял руку и перекрестил его.
— Господь да будет с тобой, друг мой, и да приведет он тебя вновь домой.
Айдан склонился перед его благословением.
— Господь да хранит тебя, друг мой, — ответил он.
Он оглянулся один раз прежде, чем дорога сделала поворот, огибая выступ скалы. Жиль сидел на своей смирной лошади возле верстового столба. Шлем был у него на голове; он был безликим силуэтом, рыцарем из камня и стали. Айдан вскинул руку. Рука в кольчужной перчатке поднялась в ответ. Айдан отвернулся прочь, лицом к ассасинским землям.
От Крака до Масиафа было не очень далеко. Если была спешная необходимость, верховой мог проехать это расстояние за день. Айдан решил этого не делать. Это не была трусость. Он был слабее, чем ему хотелось, и благоразумнее, чем следовало быть безумцу. По мере продвижения путь становился все круче, превращался в узкую горную дорогу, то проходившую между двумя высокими скальными стенами, то тянувшуюся по краю обрыва. Айдан ехал осторожным шагом, простирая силу настолько, насколько мог себе позволить, дабы она могла предупредить его об опасности.
С приближением вечера он приказал остановиться. Дорога стала шире, и была достаточно ровной, чтобы устроить лагерь; корма для животных тут было мало, но верблюдам должно было хватить. Лагерь раскинули быстро, не стали зажигать огня, и поставили стража на скале над лагерем — это был Дилидрим, вытянувший самую короткую соломинку. Он счел это достойной долей, но захватил с собой одеяло, потому что ветер уже нес холод.
— Но думаю, тебе не должно быть особо уютно, — предостерег его Арслан. — Если ты заснешь, а у нас из-за этого будут неприятности, я съем на обед твою печень, если ассасины оставят от нее хоть что-нибудь.
Айдан, не страдавший людской тугоухостью, проглотил улыбку. Она перешла в гримасу. Ему следовало задержаться в Краке подольше. Здесь он мог признаться в этом, себе и никому более. Один только день должен был восстановить его силы.
Еще один ночной сон будет достаточно полезен. Айдан завернулся в плащ и одеяло. Бок ему грел Тимур, ноги — Ильхан. Немного погодя Айдан и сам смог согреть все остальное.
Для невежд они были отменно осторожны. Марджана, тень среди теней камня, осмотрела их расположение. Он находился в середине, где и положено быть благоразумному предводителю, и для ее глаз горел ярче, чем костер, которого они так мудро не стали разжигать, но более тускло, чем помнилось ей. Что ж: проход сквозь границы круга запрета дорого ему стоил.
И этот же проход наконец-то дал ей повод вырваться из Дамаска, из слишком долгого блаженного безделья. Сайида и Фахима вместе прятали ее от напыщенного дурака, доставшегося Сайиде в мужья. Единственным его достоинством было то, что Сайида любит его. Если бы не это, Марджана давно бы уже научила его оказывать уважение жене.
Когда она закончит свои дела, надо будет все же заняться этим обучением. Мягко, сдерживая свой характер. Ведь был еще и Хасан. У мальчика должен быть отец, хотя бы и ужасно воспитанный.
С ее тенью слилась другая тень.
— Все готово, — выдохнула тень в ухо Марджане.
Та остановила пришельца жестом руки. Под ее пальцами прогнулись жесткие волчьи кости, окаменевшие от страха перед нею. Она безрадостно улыбнулась. Да, пусть он боится. Пусть только служит ей и делает, как она прикажет.
Пальцы ее напряглись, отбросив его.
— Теперь, — произнесла она.
Айдан вздрогнул и проснулся. Стояла глубокая тьма: тьма, предшествующая рассвету. Даже ветер утих, звезды холодно горели на небосводе. И все же было что-то…
Возле него пошевелился Арслан. Айдан зажал ему рот рукой; они лежали неподвижно, широко распахнув глаза и насторожив уши.
Было слишком тихо.
Лошади, верблюды.
Исчезли.
Айдан вытянул меч из ножен.
Ночь сошла с ума.
Это были не ассасины. Айдан не знал, почему, но он был в этом уверен. Это были бедуины, волки пустыни, отбросившие скрытность ради своего пронзительного, древнего боевого клича. Он заставил мамлюков вскочить и схватиться за оружие; он поднял весь лагерь на битву. Не было времени, чтобы собраться вместе для защиты, и не было места. Арслан пытался стать спиной к спине с Айданом, но неумолимый прилив унес его прочь.
Они окружили Айдана копьями. Он рубил их; они только смыкались плотнее. Они темнее сжимались вокруг него. Они кололи его, мешая движению руки с мечом. Он бросил клинок в ножны и схватил копье, швырнув его изумленного владельца через голову.
Другой копейщик качнулся к нему. Айдан застыл. Наконечник копья указывал на самое уязвимое место. За ним мерцала белая волчья ухмылка.
Айдан погасил эту ухмылку черенком копья.
Но у копейщика была дюжина братьев, и у каждого, казалось, еще дюжина. Никто из них не дал Айдану честной схватки. Они только кололи, кололи и кололи, и смыкали круг, и оттесняли его от его мамлюков.
Которых он не мог найти. Ни одного. Ни глазами, ни сознанием.
Сознанием.
Он забыл о копье в своей руке и о копьях, окружавших его. Он бросил широко вовне голос и силу:
— Сука! Убийца! Подлая! Выходи и схватись со мной лицом к лицу!
Его мучители подались назад. Он едва заметил это.
— Ассасинка! Я узнал твой смрад! Вылезай из своего логова!
Ничего. Ни вздоха, ни признака ее присутствия. Он кричал, пока не зазвенели горы:
— Марджана! Марджана!
Горы обрушились, и вместе с ними небо.
Бедуины разомкнули кольцо, моргая в сером рассветном сумраке. Кое-кто из них лежал на земле. И по крайней мере один был мертв.
