— Глубочайше прошу извинения, щедрый султан, на весь вечер я ангажирована мсье пиратом, — широко улыбаясь, произнесла Шенигла глубоким низким голосом.
— Опомнитесь, я вам не позволял таких вот вольностей, — надул щеки судья.
— Вы, видимо, ошиблись, — Шенигла сняла маску и подарила ее Скалкину.
— Простите, я вас принял за свою жену. Примите мои извинения, — натянуто улыбнулся судья, вглядевшись в ее лицо.
Он поклонился Шенигле и мне, отступая.
«Ну и плут портной! Городского судью не побоялся вокруг пальца обвести», — забормотал он себе под нос. — «Клялся сшить одно павлиновое платье, а настрочил их кучу малу».
— Беру обратно свои слова о том, что голод во мне окажется сильнее возвышенного чувства любви при свидании с такой женщиной, как ты, Шенигла, — говоря медленно, словно от крайнего удивления, я повел ведьму на полонез.
— Мне лестно слышать разбитые на капли излияния твоих растрепанных чувств, — артистично улыбнулась она. — Были бы они правдивыми.
— Мне странно до невозможности, что ты не веришь мне. Разве можно обмануть ведунью? А стало быть, и пробовать не следует.
Весь танец Шенигла держалась со мной прохладно и безмолвно. Потом сменила гнев на милость и принялась умасливать меня сладкими речами в «антракте для усталых ног», который объявил Пыжиков. На сей раз городничий нарядился Бахусом. Веселый и румяный, опутанный шерстяной виноградной лозой, он разливал гостям вино.
— Так ты согласен стать моим возлюбленным на сотню лет, а то и лет на двести? Или тебя пугают сроки? — загадочно откинув голову, Шенигла обняла меня за шею.
— Согласен, — выправленным голосом ответил я. — Меня уже ничто не пугает.
— Так обними меня, поцелуй.
— На виду у всех, пташечка? Это неприлично.
Но тут же я прижал Шениглу к груди, сминая перья ее платья, и крепко поцеловал в губы. Мне казалось, что она искрит могущественной силой, что я чувствую ее неукротимую мощь, и не могу сдержать, и сам сгораю в адском пламени ее пропащей души. Я не любил ее, а только до промозглого ощущения в сердце боялся, вопреки недавним собственным словам.
— Ты оправдал мое доверие, Игнатьич, — длинные пальцы ведьмы, бархатные от материала перчаток, приподняли с моих плеч шнурок, на котором держался оберег.
— Моя добыча! — неожиданно для нее я оскалился, не стесняясь показать клыки. — Даже тебе ее не отдам.
С кислой улыбкой Шенигла уступила и взяла меня за руки.
— Воле атамана я обязана покориться, — с хитринкой улыбнулась она.
— Я не ослышался?
— У упырей отменный слух.
— А что с Демьяном сделаешь?
— Демьян и станет долгожданным пированьем твоим, Игнатьич, — по-птичьи защебетала Шенигла. — Я дам тебе могущество и силу, коей ты не ведал. Упырям нужен новый атаман — молодой, разумный, то бишь, ты, дружок.
«Они что, сговорились обе? Или сегодня всех жителей волшебного края беспокоит единая навязчивая идея об убийстве Демьяна Чепурных?!!»
— Почему ты задумала свергнуть атамана? Чем он тебе не угодил? Иль оскорбил тебя до мстительной обиды?
— Всему свое время, Игнатьич. Всем, кто живет на белом свете или во тьме ночной, на роду написана кончина. Демьян увяз в трясине лет. Он бытует прошлым, отвергает перемены. Он не умеет и не хочет принимать иные правила игры. А ты готов играть по новым правилам, менять свой мир. Не один век я помогала Демьяну, и вот его время вышло. Совсем он обезумел. Меня не слушается, все по-своему пляшет. Не могу доверять ему как прежде.
— Подумать надо хорошенько над твоим предложением. Подсчитать нюансы. Дай мне пару дней.
— Смотри, Игнатьич, — погрозила пальцем ведьма. — Я дважды не прошу. Не послушаешь меня, я долго ждать не буду твоего ответа. Другого выберу дружка.
— Я буду скорым на решенье, — тихо сказал я.
Шенигла отвернулась и пошла прочь, не оглядываясь. Я последовал за ней, и она резко остановилась, обернулась. С лица ее сошла блистающая свежесть, она выглядела сильно уставшей.
— Слабею я от превращения не в должный час, — Шенигла откровенно выдала свое уязвимое место. — Верну судейской женке ее нарядную одежу. Она, небось, проснулась, и боится показаться на люди. А ты, Игнатьич, побыстрей стрижа лети домой. Вот-вот огласит городничий окончанье маскарада. Все снимут маски. Лучше поспеши.
Я нырнул в двигавшуюся к сцене толпу.
Согласиться на союз с адской птицей для меня было все равно, что продать душу дьяволу. А я еще дорожил своей душой. Вдобавок абсолютно не доверял Шенигле. Она могла подстроить мое покушение на жизнь атамана, а за минуту до того шепнуть Демьяну на ушко, мол, Тихон — совсем от рук отбился — убить тебя, любимый мой, задумал. То на ведьминой поляне мне привиделось.
Но даже если Шенигла ни слова мне не солгала, и не подслушала она моих бесед с Полиной, я не соглашусь убить Демьяна. Я искренне пожалел в тот момент атамана. Безусловно, он был во многом неправ, но вряд ли заслужил всестороннего предательства.
«Чтоб угодить коварным женщинам, я должен стать Брутом, вонзающим нож в спину другу, покровителю, наставнику. Нет, я не Брут. И никогда не буду им», — твердо завершил я размышления на скользкую тему.
— Дамы и господа. Настало время нам открыть друг другу тайну, смело обнажить личину. Я знаю, кто-то будет удивлен, а кто-то подтвердит свою догадку, — затянул речь Пыжиков.
Когда он ее завершил восторженным вскриком и аплодисментами, я уже находился за пределами города.
Весь день я проспал крепко до бесчувствия, несмотря на то, что не охотился перед тем, как лечь в холодную постель. А к ночи мне приснился удивительный сон, из которого не хотелось возвращаться в явь.
Мы с Полиной завтракали в белоснежной садовой беседке, за круглым столом с коваными ажурными ножками и мозаичной столешницей, сидя на мягких подушках в кованых креслах, выкрашенных, как и стол, в белый цвет. Гарнитур был английский, работы известного мастера. Прежде он принадлежал королевской семье.
Полина серебряной ложечкой укладывала на тонкий ломтик хлеба черничное варенье, взирая на меня с любовью из-под соломенной шляпки. Я мелкими глотками, растягивая удовольствие, отпивал из вместительной кружки потрясающе вкусную кровь овцы «благородной» породы, и то поглядывал с юношеской влюбленностью в глазах на Полину, то возвращался к чтению «Губернских ведомостей». Газета сообщала о выступлении московского цирка, о юбилее местного писателя — натуралиста, об открытии новой ресторации, — в общем, понемногу о разном, а в целом ни о чем существенном.
