Аранос взглянул на своих соратников. Они застыли, словно камни. Он громко вздохнул.
— Насколько мне известно, ты не совершил никаких преступлений, принц. Разве что считать преступлением желание мира.
— Жрецы могли бы поспорить с тобой. — Ты грешил не больше других людей, наделенных плотью, — сказал жрец, имя которого было окутано тайной его магии. В Эндросе его называли попросту Байраном, что означало «жрец». — Эти грехи тебе простятся, можешь не беспокоиться. Но сейчас нас заботят другие дела.
Он повелительно поднял руку. Орозия, опустив глаза, тихо подошла и остановилась позади Саревана. Ему показалось, что на ее щеках блеснули слезы, однако это вряд ли было возможно. Ее лицо застыло, словно каменное изваяние, а камни не плачут.
Он обвел взглядом весь кружок.
— Вы даруете мне право сохранить сан жреца. Так даруйте мне и вашу благосклонность. Скажите, что происходит? Я правильно понял, что это заговор?
— Именно так, — ответил Аранос. — Заговор магов. Приверженцев гильдии и тех, кто к ней не принадлежит. Заговор света и мрака. Тех, кто понимает, что война Солнцерожденного повлечет за собой одни разрушения. — И даже ты? — спросил Сареван своего деда. — Даже я. — Тон Орсана нисколько не потеплел. — Я, вырвавший жрицу у Солнечной Смерти и усыновивший ребенка, которого она родила. Уже тогда я понял, что он носит в себе зерна спасения мира и зерна его разрушения. Он действительно сын бога. Истинного бога, воплощения жизни и смерти.
Эти слова отнюдь не поразили Саревана. Он и раньше слышал их, но впервые об этом было сказано так определенно. Он выпятил упрямый подбородок, не желая сдаваться ни телом, ни разумом, и холодно произнес:
— Ты и весь твой род считали Аварьяна величайшим божеством задолго до того, как родился мой отец. Неужели теперь ты отречешься от собственных убеждений? — Нет. Не больше, чем ты сам.
— У меня вообще нет убеждений. Скорее я эгоистичен. Я не желаю быть повелителем пустыни. — А еще ты любишь его.
— Да! — вскричал Сареван с неожиданным пылом. — Я люблю отца. Я думаю, он попал в собственную ловушку. Ему известно, что он делает и что из этого выйдет, но он ничего не может изменить. В конце концов он умрет в блеске славы, попирая ногами разрушенный Асаниан. — Этого нельзя допустить.
— Конечно, нельзя. Однако теперь это случится. Он не остановится даже ради меня. — Сареван злобно дернул себя за бороду. — Возможно, все мы безумны. Если бы я достиг своей цели, то это всего лишь отсрочило бы то, чего избежать нельзя. Я люблю наследника Асаниана; я люблю его как брата. Но он не покорится мне как правителю, так же как я не покорюсь ему. Мир попросту не выдержит двух императоров, подобных нам.
— Согласен, — сказал Красный князь. — А теперь наберись терпения. Поверь мне, нам еще предстоит вернуться к твоей дилемме; но сначала выслушай меня.
Он замолчал. Молодой зхил'ари поднялся со своего места. Как и Орозия, он не смотрел на Саревана. Он принес теплое мягкое платье, которое Сареван надел с радостью, хоть и стоял близко к огню. Кроме платья Зха'дан принес стул. Сареван устроился на нем как можно удобнее и всем своим видом изобразил терпеливое ожидание. В глазах Орсана сверкнуло что-то похожее на улыбку. Спустя мгновение он сказал:
— Как ты уже понял и как сказал принц Аранос, мы действительно составили заговор. По правде говоря, мы сделали это с неохотой. Я не могу сказать, кто из нас начал. Кажется, мы одновременно пришли к одному и тому же заключению: Керуварион и Асаниан неуклонно движутся к столкновению, причем не только вооруженному, но и с привлечением магических сил. Многие из тех, кто владеет силой, приветствовали бы это: они с радостью ринулись бы в последнюю битву за первенство. Свет столкнулся бы с тьмой, и на стороне света стоял бы сын бога, а против него выступил бы культ богини и всех богов, подчиненных ей. Однако очень немногие из нас понимали суть этого явления. Настоящие мастера магии, а также колдуны племен всегда знали, что это вовсе не война двух противоположных сил, а достижение равновесия. Я понял это не сразу и против воли, ибо это опровергало многое из того, что, как мне казалось, я знал. Несколько лет назад я получил послание. И принес его мне ты, Саревадин. Это был твой сон о крушении мира, повторявшийся из ночи в ночь, так что в конце концов мы начали бояться за твой рассудок. Ведь ты никогда не обладал даром предвидения, зато твоя мать была Пророчицей Хан-Гилена. Если бы подобное видение посетило ее, она не стала бы скрывать его от нас.
— У нее было такое видение, — сказал Сареван. — Она не отрицает этого.
— Вот как? — спокойно произнес Орсан. — Я всей душой желал, чтобы твой сон оказался всего лишь кошмаром, полуночными фантазиями мальчика на заре возмужания. Но истина неизбежно, хоть и медленно открывалась мне. Я увидел то, что пришлось увидеть тебе. Я понял, что должен приложить все мои силы для предотвращения краха. Сначала я побеседовал со жрецами, которым всегда доверял. Затем встретился с Байраном из Эндроса, который отправил меня туда, куда я никогда не поехал бы по доброй воле. Он послал меня на встречу со своим двойником из гильдии, к тому, кто с самого посвящения был его второй половинкой, сочетая свой мрак с его светом. Это был черный колдун — тень белого заклинателя. Мы говорили, и говорили очень долго, потому что ни один из нас не верил другому. Но наконец мы пришли к соглашению. Мы решили сражаться вместе, чтобы удержать Аварьяна в оковах, которые он сам наложил на себя еще до того, как был создан наш мир.
— Почему? — вскричал Сареван. — Почему мой отец не может это понять?
— Он может, но отказывается сделать это. Во всем виноват я, ужасно виноват. Я воспитал его для света. Я никогда не учил его понимать мрак. Не научился он этому и у всех тех колдунов, которых покорил. Они обратились к тьме, что вряд ли было мудро, поэтому он подавлял их. И когда гильдия попыталась просветить его, он назвал это вероломством и выгнал магов из империи.
Горло Саревана болело от напряжения. — Говорят, — сказал он тихо и хрипло, — что Аварьян вовсе не его отец. Говорят, что ты пришел к его матери, воспользовавшись своей магией. Что это ты дал ему жизнь.
— Посмотри на свою руку, Саревадин. Загляни в свою душу. Что ты видишь?
— Золото, — признал Сареван, — и сомнение. Мой отец оказался не прав в одном. А вдруг он ошибается и во всем остальном?
— Любой человек может однажды впасть в заблуждение, даже если он наполовину бог. Если этот человек велик, он может совершить великую ошибку. Однако это ни в коей мере не умаляет его величия и не опровергает его происхождения.
