Старшая Рудлог усмехнулась одними губами. Создала щит и пошла дальше, раздвигая толпу мужчин сферой щита, не слушая их уговоры, мольбы и просьбы. Далеко за пределами деревни она подняла голову, посмотрела на горы. Почти высотой с нее, совсем недалеко. Дойдет конечно. Разве может после всего она не дойти?
Слабость ударила внезапно, когда она пыталась обернуться птицей, и принцесса упала на песок, хватая ртом воздух. Щит тренькнул и рассыпался со звоном. Попыталась еще — в верблюдицу. Снова упала, тяжело дыша, чувствуя, как кружится голова. Подышала немного, собралась, вспомнила маленькую ящерку, сосредоточилась. И опустилась на песок четырьмя белесыми лапами, чувствуя жар раскаленной пустыни брюшком. И побежала вперед.
Солнце грело кожистую спинку, разогревало кровь, и пить совсем не хотелось, хоть в глазах становилось все темнее и все тяжелее казалось тело. Милокардеры приближались, вырастая массивными, покрытыми зеленью склонами с шапками ледников, спускаясь гребнем к морю — там-то она и пройдет в Рудлог. Великолепные, долгожданные горы, в туманной дымке, почти рядом. Почти добралась.
И она не сразу поверила, что уже не попадет туда, когда оглянулась по какому-то наитию и увидела стремительно снижающегося белоснежного ящера. Хозяин летел за принадлежавшей ему женщиной. Он упал на нее сзади с рычанием, в воздухе перекинувшись в человека, обхватил ее своими ручищами, сдавил, обездвижил. Она била хвостом, шипела, даже ухитрилась укусить его раз или два. Но в глазах потемнело, словно эта борьба забрала последние капли сил, в голове взорвалась ослепляющая боль, и она увидела на песке свои руки, и светлые длинные волосы, и сжалась, застонала от разочарования, хватая ртом воздух, зло и беззвучно рыдая.
Так и лежали они нагишом — сверху рычащий и трясущийся от ярости и азарта красноволосый гигант, снизу уткнувшаяся в песок тяжело дышащая принцесса. От пышной черноволосой женщины не осталось и следа. Под ним лежала тоненькая девушка с бледной кожей и мягкими длинными волосами.
Он, пытаясь успокоиться, взял в кулак ее волосы удивительного светлого медового цвета, сжал прямо у затылка. Повернул ее голову влево. К щеке и сухим губам ее прилипли песчинки. Она лежала с закрытыми глазами, и только нижняя губа была закушена от отчаяния. Лицо, тело, волосы были другие, но это была она, без сомнения. Ее запах и ее ритм дыхания, ее пульс и ее переливающаяся всеми цветами аура.
— Я больше не буду брать с тебя обещания, — сказал он своим рокочущим голосом, касаясь губами ее уха. — Я просто запру тебя во дворце и не выпущу, пока ты не станешь моей.
Рука ее, лежавшая у лица, судорожно сжалась в кулак, загребая песок, затем разжалась. И она, и он понимали, что она проиграла.
— Слезь с меня, — прошептала Ани. Ярость и злость пылали пламенем, переплавляясь в какое-то бешеное желание убить, уничтожить, пустить ему кровь, и она застонала от бессилия и вдруг остро ощутила огромное мужское тело, лежащее на ней. Внизу живота закручивался тугой комок, и хотелось потянуться назад, как кошка, потереться ягодицами об его чресла, и будь что будет. Волосы на затылке встали дыбом, а соски, прижатые к горячему песку, отяжелели и стали вдруг такими чувствительными, что она едва сдержала стон.
— Слезь с меня, проклятый дикарь!
Нории потянул носом воздух. Ее запах изменился, и его тело мгновенно отреагировало на это. К ярости, страху и отчаянию теперь примешивался солоноватый запах ее желания, пряная смесь покорности и дикости.
— Я бы мог иметь тебя на этом песке до завтрашнего полудня, и ты просила бы еще, пока не потеряла бы сознание, — пророкотал он ей на ухо своим ужасающим голосом, вызывая болезненные спазмы внизу живота и делая ее совершенно мокрой. — Но не бойся, маленькая принцесса, сейчас я не трону тебя. До первой нашей супружеской ночи у тебя будет время разобраться в том, чего ты хочешь на самом деле.
Он встал легко, одним рывком, а ей хотелось лежать и умереть. От предательства собственного тела, от того, что после всех испытаний, несмотря на опустошающую усталость, оно отвечало на его слова дрожью и томительной тяжестью. От того, что горы были так близко и ей не хватило совсем немного.
Однако он поднял ее, напряженную, но без страха выдержавшую взгляд его вишневых глаз, отряхнул от песка. Какая же она маленькая, изящная, почти прозрачная, со своими светлыми глазами и тонкой кожей, такой нежной, что даже его изучающий взгляд слишком груб для нее. И длинные, ниже ягодиц, очень светлые волосы, и грудь, небольшая, вызывающая, и белый пушок, и аккуратные бедра — он резко поднял глаза, закрыл их, пытаясь справиться с собой.
— Полетели домой, Ани-лиша. Я слишком много дней тосковал без тебя.
Лаунвайт, Инляндия
В шесть часов утра под моросящим серым дождем к дому Кембритчей подъехал белый длинный автомобиль с государственным гербом на крыле, и впустившему раннего гостя в дом дворецкому со всем апломбом было объявлено, что виконта Лукаса Бенедикта Кембритча приказано доставить в Глоринтийский дворец, на встречу с Его Величеством Луциусом Инландером. Дворецкий невозмутимо принял у третьего помощника секретаря Его Величества промокший зонт, пригласил его в гостиную и предложил чаю с кексами. И пока ранний гость наслаждался превосходной выпечкой, Уолдред послал горничную разбудить леди Шарлотту.
В шесть пятнадцать неторопливо освежившаяся хозяйка дома набрала на телефоне номер, которым не пользовалась уже много лет.
— Шарлотта Кембритч, — проговорила она в трубку ровно, хотя заметно волновалась, — Ваше Величество, приветствую вас. Простите мой ранний звонок, но что за спешка, Луциус? Мальчик спит, он только после болезни, совсем слаб.
— Лотти, — суховато и после небольшой паузы ответил король Инляндии, — удивлен, удивлен.
— Чему же? — проговорила она мягко, успокаиваясь.
— Ты почти семь лет не звонила мне.
— Повода не было, — сказала она непринужденно. — Не могла же я отрывать тебя от дел по пустякам.
— Твои дела никогда не были для меня пустяками, кузина, — ответил он любезно. — А что касаемо твоего «мальчика», так слабость и болезнь не помешали ему совершенно возмутительным образом нарушить режим и сбежать из лазарета. Так что к семи должен быть у меня.
Тетушка леди Шарлотты в свое время сделала блестящую партию — вышла замуж за отца Луциуса, и Инландер, несмотря на всю свою суховатость, к родственникам относился с доступным ему радушием. И, хотя публично фамильярность была недопустима, в кругу семьи и частных беседах он мог быть приятным и даже остроумным.
