От так новость! Чтоб Боряну да сосватали?! Да кто ж это такой сыскался? Ее ж норов не только в Барсуках ведають…
— С самой боярское усадьбы эконом явился… домоправительница-то у боярыни стара уже стала, глазами слаба, да и розумом. — Тетка Алевтина пересела ко мне, и Арей вздохнул с немалым облегчением. Не то боялся он старостихи, не то стеснялся. Разве ж поймешь? Главное, что тетка Алевтина пальчиком погрозила и велела строго:
— Ешь. Я за тобой гляжу… так от, мы-то и не чаяли… а по первому снежку явился… весь такой солидный. С животом.
Она показала, каков живот у нового сродственника, и все закивали, соглашаясь, что с этаким животом жених точно солиден.
— И давай говорить, что на ярмарке в том годе встретилися… и что в медах она смыслит, и в копчениях… и вся такая разумная… а я-то думала, чтой-то наша Борянка в усадьбу зачастила. То ей пуху туда отвезть надобно, то маслица нашего просят, будто своих маслобоен нетушки… и главное, деньгой платют за все… вот и отдали. Нехай себе живут…
А и вправду, нехай живут.
Стало быть, и ей срок пришел. Верно говорят люди, что каждому человеку Божиня свою пару создала, только поди ты, отыщи ее, пойми сердцем, что твое это… и коль вышло сие у Боряны, то только порадуюся за нее.
Жаль, подарка не привезла достойного…
О подарках вспомнила, то и о сумках своих! Вскочила, да только тетка Алевтина за рукав уцепила, дернула.
— Посиди ужо, егоза… поспеется оно… а без Боряны-то попустело… поразлетались сыны мои… кажный по своему дому…
…а дочку-то они еще позатым годом в Вершовичи отдали. Опосля бабка еще на роды ездила, писем свезла, гостинцев всяких… у тетки Алевтины, ежель посчитать, внуков шестеро.
И хата пустая.
— Говорила я молодшему, чтоб шел к нам жить, да не захотели… боится, что с невесткою залаемся, — пожалилась тетка Алевтина. А головою покивала: лаяться аль нет, но всякому ведомо, что двум хозяйкам у одной печи места не хватит, пускай даже печь оная с избу величиною станет. — Так от и живем, Зослава… я там велела, чтоб печь тебе растопили… но погодь, пока оно прогреется. И пирогов дам… с утра опару поставила, как сердцем чуяла…
Ага, а у нас пирогов-то нема, нешто я бабку свою не ведаю? Не бывало такого, чтоб вовсе в хате снеди не сыскалось. И погреба у нас, пущай не столь велики, как старостины, да и не пустые.
Хотя…
Кто нонешним годом до лесу ходил? Грузди те же резал, в короб складывая бережно, чтоб не поломались хрупкие шляпки. Кто рыжики собирал аль масляты… кто бузину драл? Калину?
И не вышло ли такого, чтоб хозяйство наше от моего отъезду ущерб претерпело?
— Благодарствую, Алевтина Саввишна, — ответствовала я и тетке до земли поклонилась. — Но сама ведаешь, что в гостях оно хорошо, а родная хата ближе сердцу.
— Я провожу. — Арей тотчас поднялся.
— И я… — Лойко встал было, да на лавку обратно плюхнулся, махнул рукою. — Не… вы сами…
— А то и верно. — Тетка Алевтина засуетилась, в корзину пироги складывая. — Проводи… нечего девке одной впотьмах шастати…
А и вправду, засиделися.
Взимку-то рано темнеет, и позабыла я ужо, как оно тут… в Акадэмии-то иначей. Там дороженьки расчищены, вдоль дороженек — столпы стоять с камнями магическими, от которых и светло, не как днем, конечно, но и впотьмах не заблудишься.
Общежития, опять же ж, сияет.
Иные строения.
А тут… вышла и прям-таки ошалела.
Темень-темнотища, шаг ступишь, другой, а на третьем и заблудишься. И снежит-то, главное, сыплет снегом крупным, пуховым, этакий-то самое оно, укроет и поля, и леса, даст землице продыху, а по весне сойдет водицею студеной, напоит допьяна.
Но до весны еще далече.
И вот стою я, гляжу на снег оный, на небо черное, тучами плотненько затянутое. Слухаю, как кобели местечковые лаются, реденько так, от скуки, стало быть.
Воздухом дышу холодным, ажно в грудях коле…
— Тихо у вас тут. — Арей за мною вышел, да не с пустыми руками. Тетка Алевтина сама собой не была б, корзину снеди не всучивши. — Непривычно…
А то…
— Ты… ежель что, возвертайся… тетка Алевтина не обидит.
— С этим утверждением и поспорить можно… не каждый день Моранью травницу встретишь.
От же ж как. Разглядел!
И как это вышло…
— Она безвредная… бабка так казала. А я ей верю. Никому туточки тетка Алевтина зла не чинила… ей самой это не в радость…
Я шла по узенькой дорожке, снег поскрипывал, похрустывал… и так все было по-родному, знакомо. Сколько уж раз случалось хаживать мне? Что весною, что влетку, а что и зимою, когда слала меня бабка за особыми травами…
…Моранья травница — верное слово. Ведала травы тетка Алевтина, не тую их сторону, которая Божиней дадена, но иную суть, в тенях сокрытую. И случалось, что и в этих ведах нужда прибывала. Вона, как в Малиновке старуха одна помереть не могла, долго маялася, все прощения просила, видать, много грехов на ейной душе поналипло, вот и не пущали душеньку оне. Уж как плакала бабке, хватала за руки, да только не можно тому, кто исцеляет, темными путями идти. Тогда-то меня бабка и послала с запискою к тетке Алевтине, которая дала мне сушеных одуванчиков.
Я-то еще подивилася, какая с одуванчиков тех польза?
А бабка только махонький кусочек в рот той, бедолажное, сунула, как и отошла душенька… было еще, что мужика одного деревом привалило, да так неудачно, что половину тела отняло. Одною рученькою шевелит, а другою — не способный… и лежит лежмя, и мается. Долго так пролежал, с год почти… женка за ним, что за малым, ходила, надрывалася… все надеялися, что, может, отойдет. А он никак.
К этому мужику тетка Алевтина сама ходила.
Наутре и преставился.
А вдовица прибежала лаяться, обзывала тетку Алевтину по-всякому, пока жрец не явился да не увел. Еще попросил не держать зла, мол, горе в бабе говорит, разум зостит…
Мне потом бабка сказала, что так оно всем легчей, что и магики б того мужика не подняли. Он-то понял, что до конца жизни ему лежать, вот и послал за Алевтиной Саввишной…
…сказывали еще про один случай, да только шепотком да с оглядочкой. И было сие давно, а потому как знать, где правда? Но не вернулся боярин с сечи, и сынов из троих двое полегли… тогда-то и наняла боярыня молодшенькому охранника будто бы.
Или дружка.
Или еще кого, главное, что роду тот человек был знатного, да, видать, сбедневшего, коль на службу подался. И главное, не род, а кровь дурная… по первости того никто не разумел. А после слухи поползли… будто бы холопов он пореть да самолично, и все больше до крови. И не по делу, по всякое пустой причине. Особливо к девкам гораздый… и что насильничает их, но то не диво — кто за холопку заступится? Да только этот так насильничал, что девки опосля лежмя лежали… а одна и вовсе руки на себя наложила.
