Он направился через кухню во двор. Я за ним. Раскрасневшаяся Данка повернулась от плиты, взглянула недоуменно.
— Мы уезжаем, Дана. Скажи отцу.
— Так скоро? Вы же хотели…
Норв уже вышел. Через двор двинулся к конюшне.
Мне пришлось встать в дверях, глядя, как он седлает четырех верховых и четырех вьючных лошадей. Норв не собирался отрываться ради меня от дела.
— Эти трое в Долгощелье отправились, — объявил он, затягивая подпругу. — Сычом твоим интересовались. Если ты, вроде моего идиота, еще ничего не поняла, спешу обратить твое внимание — это серьезные люди. Это очень серьезные люди. Я не желаю с ними связываться и тебе не советую.
— Что они говорили про Сыча?
Он повернулся, прищурился.
— Они ничего не говорили. Говорил я. Кажется наговорил слишком много.
Норв провел мимо меня оседланную лошадку. Оставив ее во дворе, вернулся. Задержался напротив.
— Альса… кажется, про тебя я ничего не сказал. Не благодари, просто к слову не пришлось. Собиралась сваливать — сваливай. И поскорее. Сегодня же. Бери своего инга — и вали к дьяволу. В Долгощелье не суйся.
— Почему?
— Ты дура, но я не желаю тебе зла. Напротив. Предупреждаю, видишь? Уходи.
Он похлопал меня по щеке и отправился за следующей лошадкой.
— Норв!
Мимо опять проплыл лощеный гнедой бок.
— Не торчи в дверях, мешаешь. Уходи, я сказал.
— Норв!
Он больше не обращал на меня внимания.
Во дворе уже громоздились тюки. Жилистые альханы и Эрб вместе с ними таскали поклажу из дома. Освобожденный от работы Волг злобно пинал угол сарая.
— Лант, парня нельзя просто так оставить. Его надо показать сестрам.
— Времени нет, подруга. Не развалится.
— А если с рукой что-то серьезное?
— Сам виноват. Посторонись.
Я отошла. В дверях стояла Данка — растерянная, озабоченная. За ней возвышался Имори.
Эрб отодвинул засов, распахивая большие ворота. Вдоль створки во двор скользнула громоздкая черная фигура, закутанная в плащ.
— Ой, кто это? — удивилась Данка.
Во тьме капюшона зловеще светились две желтоватые точки. Господин вампир собственной персоной. Не дождался, когда я выйду.
Он направился в мою сторону, неловко увернулся от лошади и уткнулся прямо в грудь материализовавшегося перед ним Имори. Отпрянул испуганно.
— Многовато незнакомцев за одно утро, — буркнул Имори.
Движение, слишком быстрое, чтобы отреагировать — капюшон слетел прочь, явив тонкую шею и узкое странное лицо, удивительно диссонирующие с тяжелой нелепой фигурой.
Теперь все таращились на бедного Стуро, даже альханы.
— Кто еще такой? — рявкнул мой телохранитель, профессиональным своим чутьем определивший, что это вам не наделавшая паники троица, и рявкать на парня можно без опасений.
Жесткие складки плаща подозрительно шевельнулись. Стуро отступил на шаг.
— Имори, это ко мне… то есть… ну, что вы на него все уставились? Это Мотылек, Сычов приятель.
Пауза.
Я обогнула Имори — Стуро сейчас же уцепился за мою руку. Он тяжело дышал.
— Не бойся, милый. Они не посмеют сделать тебе ничего плохого.
— Ты хочешь сказать, это и есть та тварь, которую ты… изучала?!
Имори потешно хлопал белесыми ресницами. Я ожидала, что Норв скажет на прощание какую-нибудь сальность, но он только усмехнулся невесело.
— Айда, ребята. Нечего зря по сторонам зевать. Пора нам. Прощай, Эрб. Прощай, Дана. С Богом, голубка.
Альханы повскакивали в седла и нестройной группой выехали за ворота. Донесся заливистый свист и лошадиный топот — кавалькада удалялась в сторону перевала.
С Богом, Норв. Больше не увидимся.
Пальцы Стуро сильнее сжали мою ладонь. Губы ткнулись в ухо.
— Ты что-нибудь узнала? Узнала, да? Где он?
— Здесь были люди, — ответила я, — Те, кого Ирги ждал. Те самые.
Лицо Стуро стало как кора у вяза, серо-зеленое. В глаза смотреть — только душу выворачивать. Я опустила голову.
— Наверняка ты их видел, этих людей. Они оставляли лошадей у крыльца, когда заходили в трактир. Они недавно уехали. В Долгощелье.
— Трое… — прошептал Стуро.
— Что?
— Трое. Их было трое. Ир… э-э… — Стуро стрельнул глазами по сторонам и не посмел произнести имени побратима даже шепотом, — Он говорил, их шестеро.
— Альсарена, — Имори тряхнул меня за плечо, — Что тут происходит? Давай-ка, выкладывай.
— Сыч пропал, — выдохнула я.
— Сыч? Куда еще пропал?
— Сыч? — Данка выскочила из дверей, — Сыч? Как? Как пропал?
Я схватила Имори за ремень.
— Он пропал, слышишь? Он исчез. Те трое, с которыми сцепился Волг… ну, мальчишка-альхан, они поехали в Долгощелье. Сыча там нет. Мотылек говорит, их должно было быть шестеро.
— Кого шестеро? — Имори нахмурился, — Во что ты ввязалась, Альсарена?
Остальные трое, скорее всего, недалеко. Ирги их отвлекает, скрывается по лесам, может быть, вместе с собаками. А те, которых мы видели, решили засаду организовать. В доме. Будут сидеть и ждать там.
— Тут давеча один в возке проезжал, — прогудел Эрб, — Можа, он…
Данка закусила пальцы.
— Эва, как вывернулось… Правду, значит, говорил. Я-то, дура, думала, стращает мужик. Отряд, мол, за ним снаряжен, шарит, мол, по горам… Да не поверю, что он эдаких субтильных забоялся, хошь их трое, хошь шестеро!
— Субтильные, — фыркнул Имори, — Что ты, девка, понимаешь! С длинным я бы еще встал, с красавчиком… хм… не знаю. А вот с недоростком — увольте. Давай, девка, не жмись, раз такое дело. Говори, как есть.
Дана закатила глаза, вспоминая. Эрб сопел, поглядывая на дочь.
— Ну… не очень-то я помню… Крутил он что-то, вокруг да около… Веревку какую-то поминал, сорняки… эти, лапы…
Имори вдруг подобрался, напрягся.
— Лапы? Кошачьи лапы?
— Во-во. Веревки, лапы…
— Чертополох и веревка? — он развернулся на месте, — Слышь-ка, золотко…
И тут Стуро, доселе смирно стоявший рядом, отпихнул меня. Всем телом сунувшись вперед, с размаху боднул головой Имореву руку. В следующее мгновение ворох черного тряпья колесом прокатился по воздуху, мелькнули перехваченные ремешками сапоги и вот уже Стуро ничком растянулся посреди двора, в соломе и ошметках навоза.
— С-стервец… — прошипел Имори, выдавливая из основания ладони две красные капельки.
Данка завизжала. Я крепко прикусила кулак. Это надо же было оказаться такой слепой, глухой, ни о чем не желающей думать бестолочью!
Кошачьи лапы. На найлерте — «нгамет ртамен». Нгамерты. «Ночная аристократия». Люди, возведшие заказное убийство в ранг искусства, чуть ли не религии.
