Спасибо за этот подарок, сестричка. Я уж думал, что придется уходить за Порог под твои злобные завывания, ан нет, ты избавила меня от них. Не потому, что хотела сделать приятное, конечно же. Было бы любопытно взглянуть на выражение твоего лица, когда ты откроешь глаза и поймешь, что меня больше нет. Ни в твоей власти, ни вообще на свете. Да, пожалуй, это единственное, о чем стоит чуточку пожалеть. Уйти у врага из-под носа, разве это не завидное деяние? Вот только рассказать будет некому: до Серых Пределов моя душа вряд ли доберется, а после нового рождения прошлые приключения никому не будут интересны…
Все. Пора уходить.
Не таким я представлял закат своей жизни. Слишком стремительным он получается, словно идешь вниз по склону, который становится все круче, шаг замедлить не удается, и в какой-то миг понимаешь, что уже бежишь со всех ног. Ветер свистит в ушах, обжигает хлесткими пощечинами кожу, загоняет дыхание обратно в глотку; но ты не обращаешь внимания, разгоняясь все больше и больше. А торопишься не потому, что хочешь поскорее добраться до конца пути, нет. Просто осталось слишком мало времени на получение ни с чем не сравнимого удовольствия…
Голова кружится от восторга и чувства полета. Ненастоящего, не возносящего в синюю высоту, и все же восхитительно прекрасного. Тело становится легче с каждым вдохом, и кажется: если вовремя не умрешь, то воспаришь к потолку, пугая всех, кто сможет тебя увидеть.
Но ты ведь успеешь, правда?
Правда.
Хотя…
Мне что-то мешает. Что-то хватается за лодыжки, тянет назад, и это вовсе не цепи. Это…
Скорлупа? Я, словно птенец, бьюсь о прочные стенки, стремясь оказаться на свободе. Пусть моя цель — смерть, а не жизнь, но тюрьма очень похожа на ту, что пришлось покинуть при рождении. Она…
Моя плоть.
Душа проросла в нее слишком многими корнями и теперь не в силах самостоятельно разорвать старую дружбу? Не бойся, слабенькая моя, я помогу. Мы с тобой не хотим задерживаться в этом мире, верно? Мы все уже сделали, даже составили план следующей жизни, а нас не хотят отпускать? Глупцы. Мы умнее их. Намного умнее. Мы уйдем, да так, что никто и не заметит!
Не заметит… Да, не нужно, чтобы о нас спохватывались раньше времени. Значит, нельзя нарушать приличия так же, как нарушать целостность тела, хотя бы внешнюю. Но у нас уже совершенно нет терпения оставаться в этой клетке из костей и мяса…
Вперед, на волю!
Живот скрутило спазмом, однако не голодным, как недавние, а странно похожим на те, что случаются… Я же ничего горячительного не пил!
Сгусток слизи, поднявшийся откуда-то из глубин плоти, коснулся корня языка, и я понял, что сдерживаться больше невозможно. Но уже первая лужица на полу, еще крохотная, умещающаяся в ладошку, заставила удивиться. В перерыве между судорогами, опорожняющими содержимое желудка. Почему она черная? Такого цвета не должно быть! И остатков пищи не заметно, наоборот, жидкость равномерно густа и даже поблескивает, словно масло, пока не… Не застывает странным ледком.
Черная.
Маслянистая.
Твердеющая на глазах, как только оказывается вне пределов моего тела.
Она не может быть ничем иным, кроме…
Ответ пришел раньше, чем успела закончиться цепочка моих рассуждений: низ позвоночника тихонько заныл, и эта боль не нуждалась в объяснениях.
Одна за другой серебряные иглы растворялись в крови, проходили сквозь стенки сосудов, мышечные волокна и все прочее, мешавшее воссоединению, собирались вместе и скользкими комками ползли наружу. Я харкал и не мог остановиться до того момента, как последний кусочек серебра, твердея на лету, глухо не шмякнулся на деревянный пол.
— Я смогла!
Возглас, который должен был бы звучать торжествующе, вдруг оборвался на выдохе, и я невольно перевел взгляд на женщину, только что совершившую самое невероятное чудо из всех. Перевел, чтобы сдавленно охнуть.
С уголков черных губ стекали две струйки. Тоненькие. Непрерывные. Такие же рождались в уголках глаз, в глубине тонких ноздрей и в ушных раковинах. Говорящая истекала кровью.
Она не сразу поняла, что происходит, сначала всего лишь испугалась неожиданных ощущений и, только когда поднесла к лицу ладонь, из пор которой тоже мало-помалу начинала сочиться черная жидкость, закричала:
— Не-э-эт!
Видимо, желание избавить меня от серебряного стража оказалось слишком сильным. Настолько сильным и страстным, что плоть наследницы рода Ра-Гро тоже не смогла ослушаться просьбы-приказа.
— Нет… этого… не должно… было… — Слова исчезали в черном потоке, хлещущем из горла.
А ведь все закономерно. Мое серебро, хоть и растворенное в крови, все равно оставалось живым и обособленным, а твое, сестричка, твое — часть тебя самой. Неотъемлемая и безвольная. Если бы у тебя нашлось время на размышление, ты непременно поняла бы это и не стала рисковать, стремясь отомстить, но, видно, исчезновение Борга разбило вдребезги чашу твоей выдержки. Ты решила, что я смеюсь над тобой и только потому остался? Решила, что хочу поиздеваться, ведь никакое оружие не могло причинить мне вред, а твой шепот не мог побороть голос свободного серебра в моей плоти? И даже если бы я сказал, что умираю, не поверила бы, посчитав мои слова шуткой, придуманной, чтобы причинить боль…
Женщина попробовала удержаться в сидячем положении, опираясь на руки, но ладони разъехались в стороны на скользком от крови полу, и сотрясаемое крупной дрожью тело рухнуло в ворох быстро напитывающихся черной влагой одежд.
— Не… должно…
Возможно, она могла бы выжить, но растерянность оказалась орудием убийства надежнее, чем все прочие: говорящая беспомощно скребла доски скрюченными пальцами, выплевывала кровяные сгустки и даже не помышляла о том, чтобы попробовать приказать собственному серебру остановиться.
У тебя получилось бы, сестричка. Но мне по странному стечению обстоятельств не хочется подсказывать тебе путь к спасению. Наверное, потому что я вдруг вспомнил взгляд Борга, в котором плясали отблески костра, отраженные острой сталью, и ладонь рыжего, судорожно стиснувшую мое плечо в поисках поддержки, когда мои ноги и так еле меня несли.
Располагать возможностью подчинить себе весь мир и погибнуть по собственной неосторожности… Но, с другой стороны, не попытайся говорящая осуществить сжирающее ее изнутри желание уничтожить одного-единственного противника, получила бы она удовлетворение от стоящих на коленях тысяч людей?
Ты оказалась невероятно отважной, сестричка. Недальновидной, быть может, но смелости тебе не занимать. Или ты всего лишь устала от благоразумности и осторожности, которым вынуждена была подчинять свою жизнь с раннего детства? Тебе ведь приходилось прятать ото всех не только свои чувства и намерения, но даже лицо…
