Вздрогнул так сильно, что до меня дошло: ведь до сих пор я был как во сне! И делал все, что мне говорили, точно зомби. А теперь я вдруг проснулся – и меня охватила дрожь. И я ужасно разозлился. С чего это я должен, точно раб, пахать на ткацкой фабрике, когда я всего-то-навсего принял незнакомого человека за Романова? А ведь Романова я так и не нашел! Мне надо было помочь еще двум людям, прежде чем я смогу его найти, а потом я еще обещал помочь той девочке, Родди. Я осознал, что должен всерьез хотеть ей помочь, а иначе она не будет считаться одним из тех людей, кому я помог. А я вместо этого позволил себе застрять в этом гнусном месте. А это глупо. Я веду себя как последний тюфяк!
Я отвернулся прочь от двери, увешанной табличками, и бросился бежать по галерее, мимо забегаловок, к лестнице. Я знал, что меня будут искать на лестницах, ведущих вниз. Поэтому я побежал наверх, под табличку, на которой было написано про радиацию.
План у меня был простой. Я собирался подняться по лестнице так, чтобы меня было не видно с четырнадцатого уровня, и посидеть там, пока я не услышу, как идет полиция. А когда они начнут спускаться вниз, разыскивая меня, я пойду следом за ними, и они будут думать, что я впереди, а я буду сзади.
Но из этого ничего не вышло. Лестница оказалась совсем короткой. Ламп над ней не было, а ступеньки были выложены скользкой и разбитой белой плиткой. В отличие от всех прочих лестниц она оказалась винтовой, и, как только я свернул за поворот и обрадовался, что меня уже не видно, я увидел впереди свет заката. Я понял, что, по-видимому, вышел к самому краю ущелья.
После этого мне стало слишком интересно, чтобы останавливаться на полпути. Я хотел посмотреть, откуда тут опасная радиация. И полез дальше.
Первое, что я увидел, еще до того, как вышел на самый верх, – это высокую проволочную изгородь довольно далеко вверху, а на ней – еще одну белую эмалированную табличку, красиво освещенную заходящим солнцем. «ЛЕТНОЕ ПОЛЕ. ПРОХОДА НЕТ!» Когда я стал медленно, с опаской подниматься по последним ступенькам, мне сделалось видно, что изгородь возвышается над рядами хижин, расположенных вдоль самого края ущелья. Хижины были все разные и очень маленькие. По сравнению со зданиями нижних уровней они смахивали на кукольные домики или собачьи конуры. Краска на них шелушилась и осыпалась.
«Наверное, тут живут бедняки», – подумал я. Я миновал последние несколько ступенек – и увидел этих бедняков.
Их были толпы. Все они сидели прямо на камне перед своими хижинами. Все взрослые работали над вышивкой, так что повсюду, в какую сторону ни глянь, все сверкало и переливалось, мелькали руки, поблескивали на солнце иголки. Вокруг взрослых шныряли дети. Время от времени кто-нибудь из вышивальщиков произносил: «Мне нужен красный номер девять» или «Принеси-ка мне цветочный узор сто двадцать пять», и ребенок убегал с поручением. Вся улочка была занята вышивальщиками, пройти между них было никак нельзя, так что детишки в основном носились по самому краю утеса. Никаких стен и перил тут не было. Выглядело это довольно жутко.
Я стоял на месте, иначе бы я на кого-нибудь наступил или поставил бы свой огромный грязный башмак прямо на яркий цветочный узор с одной стороны или причудливый, зеленый с золотом орнамент с другой. Не прошло и пары секунд, как с летного поля с жутким жестяным грохотом взмыл самолет. Я увидел, что он летает на основании каких-то других принципов, в отличие от самолетов, которые я знаю. Он прошел прямо у нас над головами. Я попытался пригнуться и едва не свалился назад, на лестницу. Босоногий мальчишка, который стоял, держась пальцами ног за край скалы, даже глазом не моргнул и посмотрел на меня с насмешкой.
Я сделал вид, что не замечаю его, и проводил взглядом самолет, уходящий вдаль над плоскими песочными вершинами скал. Отсюда казалось, что вокруг простирается ровная голая пустыня, рассеченная лишь несколькими черными извилис тыми трещинами – то были каньоны, где находился город. Вдалеке, где уже начиналась настоящая пустыня, что-то блестело оранжевым в лучах солнца. Именно к этой блестящей штуке, похоже, и направлялся самолет.
– Извините, можно спросить? – обратился я к мужчине, сидевшему у моей правой ноги.
Мужчина был стар, и мне было не очень приятно на него смотреть, потому что у него на щеке был какой-то огромный нарост. Нарост закрывал ему один глаз, а нижняя часть его лица была скрыта лохматой бородой.
Мужчина выглядел вполне дружелюбным. Не переставая вышивать, он ответил:
– Валяй, малый, спрашивай! – с густым деревенским выговором.
– Откуда тут радиация? От самолетов с летного поля? – спросил я.
– Да нет, от солнца, – сказал мужчина.
Он перекусил сине-зеленую нитку и вдел в иголку другую, все это одним быстрым плавным движением, точно фокусник.
Он снова склонился над вышивкой, а женщина, которая сидела рядом и работала над той же вышивкой – только она шила золотисто-зеленым, – сказала:
– Вообще-то, тебе не стоит находиться тут до заката, милый.
На руке, которой она шила, тоже был нарост, да еще и гноящийся.
– Да, но меня ведь арестовали за бродяжничество, – возразил я.
– А-а, они все время кого-нибудь арестовывают! – сказал кто-то еще, работавший над цветочным узором по другую сторону от меня. – Им все время нужны рабочие, чтобы снабжать нас тканью.
К этому времени все сделались вполне дружелюбны. Многие ребятишки, которые не были заняты тем, что что-то приносили, подбежали поближе по краю утеса и балансировали на краю лестницы, глазея на меня.
– А ты откуда? – спросила одна девочка.
– С Земли, – ответил я.
Все засмеялись.
– Глупый! – сказала девочка. – Земля – вот она, а ты не здешний!
– Ну да, – сказал я, – но Земель же много. Я за последние два дня побывал как минимум на трех.
– Ух ты! – сказал малыш, стоявший у меня за спиной. – Это, в смысле, как Романов?
Я вздрогнул. По спине у меня поползли мурашки от возбуждения.
– Романов? – переспросил я. – А что, Романов тут был?
– Да, он тут бывает, – сказал старик, сидевший у моей ноги. – Вот только сегодня был. А так он сюда частенько захаживает – говорит, чтобы набрать высоту. В других мирах, где он бывает, почва выше одиннадцатого уровня, так что сюда он приходит на одиннадцатый, а уходит отсюда.
– Романов был очень добр к нам, – сказала женщина с наростом на руке.
– Это точно, – согласился старик. – Каждый раз, как заходит, он приносит нам свежее заклятие для защиты от солнца. Так что мои внучата могут расти без таких вот штук. – Он на миг оторвался от работы и похлопал себя по наросту на щеке. Звук был такой, как будто кто-то постучал по корке неразрезанной буханки. – Хороший мужик этот Романов. А ты его давно знаешь?
– Я с ним познакомился только сегодня утром, – сказал я. – По крайней мере, мне кажется, что это было сегодня утром, хотя, возможно, это было вчера. Я пытаюсь найти его. Вы не знаете, куда он пошел?
Старик пожал плечами, не переставая шить.
– Наверное, он уже дома. Тебе придется вернуться на одиннадцатый уровень и отправиться оттуда.
– Тебе все равно стоит спуститься вниз, милый, – сказала женщина с гноящейся рукой. – Тебе вредно быть на солнце, хотя оно и низко.
– Здесь можно находиться не больше десяти минут! – сообщила девочка, балансировавшая рядом со мной. – Мне Романов говорил.
«Десять минут! – подумал я. – За эти десять минут надо разузнать как можно больше». Я указал на проволочную изгородь.
– А как же они выходят на летное поле, если радиация настолько опасна?
Все, кто сидел вокруг, захихикали.
– Они вылезают через люки в толстых белых костюмах! – крикнул кто-то за три вышивки от меня.
– И летают в основном по ночам, – произнес еще кто-то. – Люди из Лоджии многое делают по ночам. Так безопаснее.
Я проводил взглядом сверкающую точку – удаляющийся самолет. Он уже снижался у блестящей штуковины.
– Отважный пилот! – сказал я.
– Да нет. Самолеты все защищены, – возразил старик. – Мастера молитв налагают на них заклятия.
– А-а! – протянул я. – А что это за блестящая штука, к которой полетел самолет?
– Они называются ксанаду, – сообщил мальчишка, стоявший у меня за спиной.
– Почему – не спрашивай, – добавил старик. – Это такие купола, в которых выращивают все овощи и тому подобное.
– Ниплинг? – спросил я.
Все засмеялись и застонали одновременно.
– Ох уж эта гадость!
Пока мы смеялись, солнце село. И сразу спустилась синяя тьма. В следующую секунду зажглись фонари на домах. К моему изумлению, все склонились над вышивкой и продолжали шить как ни в чем не бывало, включая старика, который хохотал так сильно, что нарост у него на лице затрясся. Нарост выглядел как крыса, вцепившаяся в щеку.
Через секунду или около того внизу взревели гудки, по всему городу, множество громких завывающих гудков, как будто стадо обиженных коров. «Ну все! – подумал я. – Теперь я нелегал!»
