Под голодранцами он подразумевал остальных своих охранников, включая конных. Все их снаряжение и оружие можно было купить на товар с одной арбы, а на мое не хватит и всего его обоза.
Купеческий караван двинулся дальше, и, когда мы достигли примерно того места, где во время остановки была головная арба, нас догнала информация о причине задержки: встречные сообщили, что деревню дворов из десяти, к которой мы приближались, ограбил небольшой отряд сарацин. Купцы посовещались и решили, что с таким отрядом они как-нибудь справятся.
Мне информация показалась неполной, если ни сказать недостоверной. Место это далеко от моря. Небольшой отряд пиратов вряд ли бы забрался сюда. Его запросто перехватят на обратном пути и перебьют. То ли со страху местных разбойников приняли за сарацин, то ли отряд был большой, но тогда возникал вопрос, как они смогли незаметно приплыть и высадиться? В Римской империи воды неподалеку от столицы охранялись военным флотом, и экипажи получали наградные за каждое захваченное судно и взятого в плен пирата.
Если это действительно арабы, может, присоединиться к ним? Пиратство, даже сухопутное, намного интереснее и прибыльнее, чем охрана караванов. Останавливала мысль, что придется пять раз в день биться лбом об пол, стоя на коленях. Всё-таки религиозные ритуалы не должны быть слишком частыми, продолжительными и унизительными.
В разграбленной деревне возле крайнего дома, сложенного из плохо подогнанных камней и самана и с соломенной крышей, лежали два старика с проломленными головами. Не похоже, чтобы погибли, защищаясь. Видимо, их грохнули просто так, забавы ради. По подсохшим, серовато-коричневым кучкам мозга и крови ползали десятки мух, черных, зеленых, синих. Возле соседнего дома три охранника гонялись за пестрой курицей, не ставшей добычей разбойников. От этих сбежать не сумела. Ей тут же срубили ножом голову и, держа за лапы, помчались догонять свой обоз, пятная дорогу капельками алой крови, вытекающей из куриной шеи. Я подумал, что кровь — это чернила, которыми человечество пишет свою историю.
Во второй половине дня мы остановились на постоялом дворе. Зая тут же нанял конного гонца, вышел вместе с ним за ворота, где долго и, как догадываюсь, занудно что-то объяснял. Тот слушал, дергаясь от нетерпения, а потом поскакал рысью в сторону Константинополя. Скорее всего, цель была ближе, потому что вернулся до темноты и что-то шепотом передал Зае. Судя по улыбке, появившейся на лице купца, миссия оказалась выполнимой.
На следующий день Зая переставил арбы в нашем обозе. Две с самым ценным товаром, которые раньше ехали в центре, теперь оказались замыкающими. Купец попросил меня ехать за ними и присматривать, чтобы никто ничего не украл. При этом он сам присматривал и за ними, и за мной, и за остальными арбами и охранниками.
Примерно за час до полуденного привала на Т-образном перекрестке, где в мощеную дорогу вливалась под прямым углом грунтовая, ведущая в большое имение, нас поджидали четыре всадника. Один был сирийцем или выходцем с Ближнего Востока, а остальные — из местных. Увидев их, Зая расплылся в улыбке. Обменявшись приветствиями на родном языке, сирийцы, отчаянно жестикулируя, выстрелили за несколько секунд по, наверное, сотне слов каждый, после чего две замыкающие обоз арбы свернули на грунтовую дорогу.
— Мне не надо ехать за ними? — на всякий случай спросил я.
— Нет, это имение стратига. Здесь они в безопасности, — сообщил купец.
Как мне рассказали, Римская империя теперь разделена не на диоцезы, а на фемы, которыми командуют стратиги, обладающие не только военной, но и административной властью. Какой именно фемой заправляет владелец этого имения, Зая не сказал. Да и какая разница?! Как, догадываюсь, налоговики побоятся сунуться к любому стратигу, поэтому купец и отправил в имение самую ценную часть своих товаров — нынешний вариант duty free (беспошлинной торговли).
Во второй половине дня мы добрались до промышленного квартала, расположенного перед Золотыми воротами Константинополя. С тех пор, как я не был здесь, квартал стал больше раз в пять, но все равно у меня появилось чувство, что вернулся домой после долгих скитаний.
Зая завел обоз на небольшой постоялый двор слева от дороги, где первым делом расплатился со мной, чтобы, наверное, не выдавать на ужин тройную порцию еды. На прощанье спросил, где меня можно будет найти, когда отправится в путь, к себе на родину, которая сейчас под властью арабов. Мне было влом тарахтеть туда, поэтому сказал, что еще сам не знаю, впервые здесь, но, как устроюсь, зайду и сообщу. На самом деле отправился к Пигийским воротам, которые севернее и на не такой оживленной дороге. В прошлую мою эпоху приличная комната на постоялом дворе в том районе стоила в полтора-два раза дешевле, чем возле Золотых ворот, а расстояние до центра города примерно одинаковое.
Я не сразу узнал Пигийских ворот, потому что возле них появился монастырь, добротный такой, все строения каменные, в том числе и забор, который был высотой метра три. Возле религиозного учреждения был постоялый двор, самый новый на этой улочке. Благодаря тому, что был построен из таких же по размеру блоков известняка и огражден каменным забором такой же высоты, казался продолжением монастыря. В воротах меня встретил пожилой монах в испачканной навозом, шерстяной черной рясе, рыжеватой от старости, подпоясанной обычной пеньковой веревкой, разлохматившейся на концах. В левой руке он держал деревянную совковую лопату, тоже испачканную навозом.
— Христос среди нас! — поприветствовал я на греческом, потому что этот язык теперь был официальным в Римской империи, а на латыни говорила только образованная знать.
— Есть и будет! — ответил монах и спросил: — Хочешь остановиться здесь?
— А это монастырский, для паломников, наверное? — задал я уточняющий вопрос.
— Нет, для любого путника, готового пожертвовать на благо нашей Церкви, — ответил он и перекрестился.
— И сколько надо жертвовать в день за хорошую комнату для меня и моего слуги? — поинтересовался я.
— Полфоллиса, — ответил монах.
Как просветил меня Зая, сейчас в Римской империи та же денежная система, какую я застал в первую эпоху в Херсонесе: один солид равен двенадцати серебряным милиарасиям, или двадцати четырем серебряным силиквам, или двести восьмидесяти восьми медным фоллисам, или одиннадцати тысячам пятьсот двадцати нуммиям. Полфоллиса — это двадцать нуммий. Жизнь в империи здорово подорожала.
— Ладно, поможем монастырю. Всё лучше, чем какому-нибудь жлобу-мирянину, — решил я.
— Снимайте поклажу, отведу лошадей в конюшню, — предложил монах. — Сейчас вернется из монастыря брат Фока и отведет вас в комнату.
Бамбер начал отвязывать переметные сумы и мешок, а я — оружие.
— Откуда вы приехали? — полюбопытствовал монах.
— Из Аквитанского королевства, — ответил я. Поскольку, как понял по выражению лица, это название ничего не говорило моему собеседнику, объяснил проще: — Мы франки. Хочу наняться на службу в вашу армию.
— Катафрактом? — предположил он.
— Бери выше. Я знатный человек, и доспехи у меня получше, так что возьмут клибанарием, — сказал я.
— Надеюсь, у тебя получится, — произнес монах таким тоном, что сильно удивится, если пожелание сбудется.
— Мне сказали, что золотые монеты открывают у вас любую дверь, — сказал я насмешливо.
— Это да, — согласился монах. — Корысть разъела души людей, готовы продать всё и всех!
Его прервал брат Фока — бодрый толстячок с густой и ухоженной бородой-лопатой, одетый в черную, почти новую и чистую рясу из льна и черный шерстяной колпак наподобие гуннских — спешно прибывший из монастыря. Видимо, там увидели, что на постоялый двор приехал путник, и сообщили ему.
Комната на втором этаже была небольшая и чистая. Свет попадал в нее через узкую бойницу, закрытую сейчас деревянными жалюзи. Слева от окна стояла двуспальная кровать, справа — узкий топчан. К стене над кроватью был приколочен обычный деревянный крест, не покрашенный и даже не покрытый лаком. В углу у двери находился стульчак, под которым пока не было кувшина с водой.
