Она сама пошла за мной. Я и не знал, что она идет, пока не услышал, как поскрипывает снег под тяжелыми ее сапогами. Я был уже возле самой дыры, ведущей в подвал. Мне просто хотелось отдохнуть, посидеть в укромном месте, куда никто не притащится даже случайно. Я больше не мог оставаться с людьми, потому что чувствовал: Оно вот-вот появится. И тут – эта несчастная баба.
– Ой! Извиняюсь! – сказала она. – Я думала, так к выходу короче…
– Нет, – я старался на нее не глядеть, – так не короче.
– Смотрю, вы идете, ну и я за вами! Вот дура-то!
– Угу.
– А это что у вас тут, склад?
– Склад.
– Завалящий какой-то, ни решёт, ни дверей. Не разворовали бы!
– Не разворуют. Там брать нечего… Хотите посмотреть?
– Да мне оно ни к чему! – она рассмеялась, прикрываясь от смущения вышитой рукавицей. – Пойду я. На электричку б не опоздать…
– Всего хорошего.
– И вам счастливо! До сви… ой! Это чего?
Она увидела что-то у меня за спиной, там, где был пролом в стене. Я не стал оглядываться. Я знал, что это.
Как всегда, мне только краем глаза удалось заметить первое стремительное движение. Снег вспух бугорком у стены, затем чуть дальше появился еще один бугорок, а потом что-то черное, гибкое вдруг вырвалось из-под снега у самых ее ног, вмиг заплело их и с хрустом рвануло. Она ударилась головой, поэтому не закричала сразу. В следующее мгновение ее втянуло в пролом. Я огляделся по сторонам. Широкий, как поле, обнесенный чахлой оградой двор был пуст. Никто не видел, того, что произошло, и не услышит того, что будет происходить дальше. Из подвала раздался первый надрывный вопль: начиналось самое страшное. Я подобрал упавшую в снег рукавицу с вышивкой и полез в пролом – смотреть.
* * *
– Значит, будем разбираться… – Колесников, словно табельное оружие, вынул вороненую авторучку и передернул колпачок.
– С кем разбираться? – растерялся Щедринский.
– С телестудией вашей. Интересно мне узнать, отчего это у вас гости пропадают.
– При чем тут мы?! – возмутился Альберт Витальевич. – У нас – кулинарная передача! Мы губернаторов не трогаем и с бандитами не ссоримся! Наши гости – это народ! Кому он нужен?!
– Вот это я и хочу понять. Скажите-ка, а из чего вы готовите ваши блюда?
Щедринский впился в участкового бешеными глазами.
– В основном, из филейных частей. Забиваем зрителя пожирнее и нарезаем кусками…
– Так и записывать? – спокойно спросил Колесников.
Альберт Витальевич только обиженно сопел.
– Вы, между прочим, зря иронизируете, такие случаи бывали, – участковый раскрыл блокнот, поставил на листке дату и время. – Но я, собственно, хотел спросить, кто поставляет вам продукты для съемок.
– А-а… – Альберт Витальевич задышал ровнее. – Ну, разные фирмы…
– В том числе и конкурирующие?
– Вы думаете, они нас между собой не поделили?.. Ха-ха! – Щедринский горько рассмеялся. – Передачка-то дохлая! Рейтинги никакие. Мы каждого спонсора по месяцу уговариваем, обещаем упоминать через слово, ролики крутить непрерывно, и то они морды воротят!
– А как насчет участников конкурса? Между ними-то вон какая конкуренция! Ссорятся, наверное, ненавидят друг друга?
– Это в Голливуде друг друга ненавидят. А наш хлебороб как только в кадр попадает, у него сразу отнимаются руки, ноги и язык. Не они мне, а я им их же рецепт рассказываю.
– Но Сорокина-то, по вашим словам, была бойкая?
– Луч света в темном царстве!
– Может быть, кто-то ей позавидовал?
– Ну, позавидовал кто-нибудь, и что? Убил? За первое место в кулинарии?
– Всякое бывает, – Колесников пожал плечами, – маньяк какой-нибудь, или наркоман…
Щедринский бросил на участкового беспокойный взгляд.
– Вы с ума сошли? Передача и так на честном слове держится, а вы еще с маньяками своими! Не дай бог, слухи пойдут… Нас же прикроют к чертовой матери, и всё! А для меня, может, эта программа – последняя надежда…
Альберт Витальевич уставился в пространство больными глазами.
– Почему последняя? – спросил участковый.
– А? – Щедринский с трудом оторвался от своих мыслей. – Как вам сказать… Артист обязан быть на виду, его должны узнавать. Иначе он на хрен никому не нужен.
– Ну вам-то, Альберт Витальевич, популярности не занимать! – улыбнулся Колесников. – Вы, кстати, почему из Москвы уехали? В нашу-то глушь!
Щедринский снова испытывающе посмотрел на участкового. Ох, не прост он, этот милиционер!
– Потому и уехал, – вздохнул Альберт Витальевич. – Лучше быть в провинции ферзем, чем в Москве пешкой.
– Ну какая же вы пешка! Уж по меньшей мере – конь!
– М-да, – ведущий поддернул потускневшие рукава своего переливчатого блейзера. – Порубали нас, коней… Там сейчас такая рубка идет, аж башня дымит!
– Как же! – Колесников сочувственно покивал. – Не знаешь, какой канал смотреть… Сегодня спорт, завтра – погода…
– Да ведь не один я в провинцию подался. – Альберт Витальевич тянулся за сочувствием, хоть и не доверял участковому. – Вон, осветитель наш, Илья Зимин, тоже, между прочим, не хрен с горы. У самого Никиты оператором был. Подслеповат стал после травмы, пришлось в осветители уйти. Но художник есть художник! Он своими подслеповатыми так свет поставит, как ни один зрячий в Москве не поставит! А вынужден нам тут колбасу освещать…
– Ну, хорошо, – участковый пометил что-то у себя в блокноте, – вернемся к пропавшим. Вместо Сорокиной вы пригласили на съемку Бесноватого. Кстати, кто, конкретно, его приглашал?
– Леночка. Это ассистент режиссера. Она отбирает рецепты на конкурс. Говорит, позвонила ему, он обрадовался, сказал, что обязательно будет одиннадцатого к пяти.
– И что было дальше?
– Да ничего не было, – Альберт Витальевич развел руками, – не явился Бесноватый!
* * *
…Он пришел за два часа до назначенного срока и так волновался, что не мог расстегнуть пальто. В студии, кроме меня, никого еще не было. Впрочем, я тоже был не один. Весь день мне мерещился быстрый промельк тени из одного неосвещенного угла в другой. Это могла быть крыса. Они забредали иногда в студию, вспоминая, вероятно, ее складское происхождение. И точно: скоро я услышал очень характерную возню за картонными щитами у стены. Маленькое, но живучее существо устраивало там свой маленький быт. Я даже рассмеялся облегченно. Крыса! Просто крыса… В ту же секунду где-то на краю зрения появилось черное размытое пятно и метнулось на шум. Картон колыхнулся, как от ветра, послышался дробный топот маленьких лапок, раздался отчаянный тошнотворный писк и тут же оборвался. Наступила особая, хорошо знакомая мне тишина, в которой, казалось, еще затухает эхо последнего вопля. Я понял, что Оно здесь. Развлекается…
