страсти половину его прекрасного личика? — уточнил он, неопределенно вращая кистью.
— Именно он, — смутилась чародейка.
— Знаешь, — Паук поджал губы, сложив руки на животе, — тебя за это должна ненавидеть вся женская половина Ложи. И часть мужской. Надеюсь, ты дожгла его на этот раз окончательно?
— К сожалению, нет, — Жозефина очень низко и очень виновато склонила белокурую голову.
— Печально, — щелкнул пальцами Паук. — Так что там с вашей внезапной встречей?
— Он пытался нам помешать, но у него ничего не вышло, и он сбежал. Через талисман возврата.
Паук некоторое время молчал, качаясь с каблука на пятку и испытующе глядя на чародейку, пока та не отвела глаза.
— Вооот как? — протянул призрак и покрутил острый кончик эспаньолки. — Очень интересно, — добавил он со злорадством. — А ты, часом, не поинтересовалась, где он его раздобыл?
— Нет.
— Жаль, очень жаль, — равнодушно отреагировал он и вдруг встрепенулся, взглянул на Жозефину как-то по-другому. — Дорогая, я не пойму, что с тобой? — обеспокоенно спросил он. — Твои чары и обаяние перестали действовать на мужчин? Почему ты не удержала его? Предложила бы отметить встречу ночью сладкой любви, он бы сам тебе все выложил!
Чародейка виновато втянула голову в плечи.
— Ну что с тобой поделать, — вздохнул Паук, разводя руками. — Придется мне, — он огладил бороду возле самого рта, — подарить кому-то немного сладкой любви и выяснить все самому. Так, — призрак потер руки. — Вы что-то там говорили о свидетеле-очевидце, или кто он там? Надеюсь, он пережил знакомство с вами? В частности, с тобой, Гаспар? — с надеждой взглянул он на менталиста.
— Да.
— Отлично! — без особой радости отметил Паук. — Вы радуете меня все больше и больше. Отправите его ко мне, желательно целым и по возможности невредимым — применение ему найду. Когда окажетесь в Анрии, разумеется.
— В Анрии? — в один голос спросили Гаспар с Жозефиной. Сзади неразборчиво проворчал Эндерн.
— В Анрии, — раздраженно подтвердил Паук. — То, что кто-то вас обскакал, еще ничего не значит. Всегда есть шанс, что поскакун споткнется и расшибет коленку. А это очень больно. Или вы надеялись на отпуск? Вам так в Кабире понравилось? — призрак обвел агентов жутковатыми аквамариновыми бельмами. — Сколько людей уже хочет вас убить? Не считая бедного магистра, конечно, — взглянул он на подрагивающего Элуканте, который даже не моргал.
— Султанская гвардия считается? — осторожно кашлянул Эндерн.
— Эти всех хотят убить — работа у них такая, — небрежно отмахнулся Паук. — Уверен, вы нарушили почти все возможные законы этой славной страны, с которой наша славная страна пытается прийти к взаимопониманию и сотрудничеству. Боюсь, если вы проведете в Шамсите еще день, то развяжете ненароком внеплановую войнушку. Поэтому катитесь-ка отсюда с первым попутным ветром. А по приезду — очень прошу, детишки, пожалуйста, — не забудьте связаться со мной и получить ценные указания. Еще одной вашей самодеятельности я не переживу. Да и вы тоже. Мне ж опять придется их убивать, — пожаловался призрак деканусу, — а знаете, магистр, как я ненавижу запоминать новые имена этой негодницы? — кивнул он на Жозефину. — Она ж как издевается надо мной!
Элуканте машинально кивнул. Чародейка скромно потупила глазки, застенчиво крутя носком туфельки.
— Ах да, перед отъездом не забудьте подмести за собой, как хорошо. Да не мне вас учить. Засим откланиваюсь, — Паук действительно карикатурно поклонился и повернулся к деканусу. — Было приятно вас снова видеть, магистр Элуканте, — сказал он серьезно и быстро добавил, усмехнувшись: — Знаете, а ведь мы скоро встретимся с вами вживую. В Собрании рассматривается вопрос о вашем возвращении… хотя, — он резко осекся, — не берите в голову. Для вас это все равно станет потрясающими неожиданными новостями, — хитро улыбнулся призрак, прищурив правый глаз. — Ну, — коротко и решительно выдохнул он, — я поше
И исчез на полуслове.
Переполох, устроенный в Тарак-Мутаби, о котором с утра заговорили в порту, а к вечеру — и во всем городе, уже на следующий день объявили проверкой боеготовности гвардии мукарибов, которую личные рабы султана с успехом не прошли. Никого особо это не удивило: мукарибы давно зарекомендовали себя не с лучшей стороны, поэтому султан и перевел их в основном на гарнизонную службу от греха подальше.
Старые войска, закостеневшие в своей избранности и исключительности, давно не могли на равных соперничать с дисциплинированными, организованными на ландрийский манер еще отцом Сулейман-Яфара полками регулярной армии. Поражение и бегство мукарибов при Хардж-Абале в последней кабиро-имперской войне наглядно показало их боевую эффективность. Служба в гвардии расценивалась не как долг перед Альджаром, султаном и государством, а как способ нажить состояние и пробиться на высокие должности при дворе. Простые гвардейцы через одного занимались вымогательством, разбоем и пособничеством шамситским бандам, а высшие чины — торговлей, предпринимательством, продвижением ближайших родственников по службе, расхищением полковой казны на строительство личных дворцов и политическими интригами. Например, мавту-мукариб был самым крупным и известным ростовщиком Шамсита и использовал подчиненных, чтобы выбивать долги и устранять конкурентов.
События в Тарак-Мутаби стали последней каплей в чаше терпения султана. Сулейман Ландриец предпринял попытку привести в чувство своих рабов, ввел палочную дисциплину, взялся за муштру, вернул телесные наказания, лишил привилегированного статуса и низвел гвардию чуть ли не до положения регулярных войск, стал набирать в их ряды простолюдинов и «хакирских командиров», выслужившихся из простых солдат. Мукарибам это очень не понравилось, но они терпели оскорбления бесноватого султана, бессовестно попирающего законы Альджара и предков. Ровно до тех пор, пока он не покусился на самое святое — дарованные за службу земли и имущество — и прямым и строгим запретом не лишил офицеров права заниматься любой иной деятельностью, кроме непосредственно военной.
Все это привело к вспыхнувшему в Шамсите бунту мукарибов, безжалостно подавленному армией. Зачинщики, в том числе и сам мавту-мукариб, были лишены всех чинов, званий, имущества и прилюдно казнены, а гвардейский корпус полностью расформирован. Часть мукарибов перевели в регулярную армию, часть — отправили в ссылки и на каторжные работы. На этом воины шатра прекратили свое существование, а их место заняли отборные гренадерские роты, сформировавшие впоследствии новую гвардию султана, не раз и не два доказавшую отвагу и доблесть на полях сражений.
Сулейман-Яфар вообще был крайне деятельным монархом и считался потомками одним из величайших султанов Кабира. Достаточно сказать, что уже к концу этого, 1636 по ландрийскому исчислению года в Шамсите высочайшим султанским указом во имя Альджара появилась первая полностью освещенная улица. А к концу долгого правления даже самый суеверный шамситец перестал бояться не только ночных иблисов и духов Эджи, но и самой ночи. Чего ее бояться, если светло, как днем? Кое-кто в последствии придерживался мнения, что именно за это за Сулейман-Яфаром закрепилось новое прозвище — Альджар-Шамэзим, Великое Солнце Альджара. Хотя это была всего лишь скромная часть огромного наследия султана-реформатора.
Но все это произошло потом. А сейчас магистр Томаццо Элуканте, чародей четвертого круга, официальный представитель и советник от Ложи при Имперском дипломатическом посольстве, проснулся в своем особняке гораздо позже обычного, уже за полдень, и вдруг с грустью осознал всю тягость одиночества и тоски по последним минувшим дням.
Сперва его не радовало вторжение бесстыжих супругов де Напье, хотелось поскорее от них избавиться, однако магистр быстро переменил к ним свое отношение. Гаспар де Напье целыми днями пропадал в городе по делам отцовской компании, а ночи проводил в опиумном бреду увеселительных заведений, совершенно позабыв о своей молодой супруге, томящейся от скуки в золотой клетке особняка Элуканте. И как-то так вышло, что они быстро пришли к взаимопониманию. Девушкой она была глупенькой и недалекой, но очень приятной в затрудненном из-за плохого знания языка общении. Впрочем, говорила немного и в основном в горизонтальном, с закинутыми на плечи магистра ногами положении. Такой ненасытной и жадной до секса, неутомимой бестии в жизни Элуканте еще никогда не было. Оттого, когда мимолетная интрижка кончилась, а белокурая красотка упорхнула под ручку с ничего не заподозрившим супругом-рогоносцем, деканус несколько дней ходил угрюмой мрачной тучей и не занимался ничем, кроме как гонял растерянных и нерасторопных, точно пьяных, слуг.
Правда, иногда Элуканте смущали странные мысли, ощущение нереальности воспоминаний, как будто все было совсем по-другому, но он гнал их прочь, стоило вспомнить о бойко скачущих перед глазами грудях Жозефины де Напье и призывно виляющей упругой попке, по которой магистр с удовольствием шлепал распутницу в наказание за грязные словечки.
А потом он и вовсе перестал об этом думать. Потому что
