Дело шло неважно. Можно было бы спросить совета у Меххема, по части умения ввернуть товар покупателю он и отца мог за пояс заткнуть, но выжига приказчик давно умчался в храм, прихватив с собой вечный запах пота, который не могла перебить даже самая пахучая ароматическая присыпка, свои сальные шуточки, и бесценный опыт. Сделки он отправился заключать, как же! Скорее пошел собирать слухи и сплетни. С возрастом Меххем сделался любопытен и болтлив как старая баба.
Но мешало не только отсутствие опыта. Из головы не шла девчонка, что сегодня должна была явиться за покупками. Вчера Тей не сводил глаз с ее очаровательного личика и стройной фигурки, пока она, окруженная стайкой подружек, прищелкивая языком и ахая, разглядывала и ощупывала товар. Хвала небесам, рядом оказался Меххем, иначе Тей, пожалуй, раздарил бы половину запасов. Вечером у них с Меххемом состоялся на эту тему крупный разговор, и юноша поклялся, что не наделает глупостей, не опустится ни на дзанг ниже условленной между ними цены, и что когда приказчик вернется из города, фирме все еще будет чем торговать.
И вот теперь, занимаясь своим нудным делом, Тей нет-нет, да поглядывал на солнце, что упрямо карабкалось все выше и выше по небосводу. К неудовольствию юноши, его первая покупательница заметно опаздывала.
Восточная граница Земли тельцов, город Арисса. Первый день Арисской ярмарки.
Самый дурацкий поступок, который в отношении дочери мог совершить отец Найаны — это посадить ее под замок. Девушку заперли в ее комнате, отослав нянек, и приставив к дверям двух дюжих безъязыких евнухов из Земли рыб, которых Яссену когда-то подарил сам Сын Тельца, и которых жрец до поры держал при кухне. Фрукты, немного сыра и мяса, кувшинчик разбавленного вина, флейта, лампа, склянка с маслом к ней, и охапка папирусов со сказками и нравоучительными историями — вот и все, что утром выделил ей от щедрот вставший не с той ноги папенька. Такой поворот стал для Найаны пренеприятным сюрпризом: раньше, после не так уж и редко случавшихся вечерних размолвок, к утру отец всегда отмякал и, когда в душе его суровость жреца окончательно проигрывала схватку с родительской любовью, он, не в силах вынести полный невыразимого упрека взгляд ее угольно-черных глаз, обычно позволял дочери даже больше, чем она просила накануне. Теперь же…
Теперь же сиди на обитой тонкой кожей прикроватной скамеечке, или валяйся в постели, или ходи из угла в угол, или разглядывай свое отражение в зеркале, или займи себя чем-нибудь другим — чтением, вышивкой, музыкой, — все равно останешься здесь, как птица в клетке.
Найана фыркнула, топнула ногой. Бросила косой взгляд в окно, на расчерченный прутьями решетки солнечный диск, поднявшийся уже высоко, даже слишком высоко, чтобы можно было вот так просто сидеть, ничего не предпринимая, и снова топнула. Яркое пятно, нарисованное утренним лучом на расстилавшемся под ногами ковре, навеяло мысли о великолепных сукнах, что привез этот мальчишка из Земли овнов. Найана даже зажмурилась, вспоминая такие живые, такие нежные цвета, почти физически ощущая, как скользит между пальцами драгоценная почти невесомая ткань.
Видение побудило к действию. Подбежав к запертой двери, массивной как крепостные ворота, девушка замолотила в нее кулаками:
— Эй, откройте! Выпустите меня, эй! Так не честно!!!
Ответом была лишь гулкая тишина запечатанного склепа. Оставив дверь, Найана в сотый уже, наверное, раз подбежала к зарешеченному окну. Утренний ветер обдал лицо робким осенним теплом, с улицы донеслись обрывки чьего-то разговора, шелест листьев, и отдаленный гул Большого Гонга. Этот последний звук означал, что частные жертвоприношения в храме закончились, и скоро начнется общая молитва Тельцу, сопровождаемая раздачей жертвенных плодов. Потом на кафедру взойдет ее отец, чтобы прочесть проповедь, сказать напутственное слово, и благословить купцов на честный торг.
Найана ухватилась за прутья решетки, и дернула что было сил. Безнадежно! Клетка. Запертая клетка. Ей никогда не выбраться отсюда.
На секунду в душу закралась мысль о капитуляции. Смириться, дождаться отца, повиниться… Он добрый, он пожалеет и разрешит… Ей даже представилась печальная всепонимающая улыбка, освещавшая его лицо всякий раз, когда она приходила просить прощения…
Просить прощения?!! — Найана в гневно тряхнула головой, отчего черные пряди волос взметнулись подобно крыльям хищной птицы. — Мириться?! Никогда!!! Не она начала эту войну, не ей и выбрасывать белый флаг!
От накатившей волны гнева у девушки на миг перехватило дыханье. Нет, никакого мира! Мало того — она костьми ляжет, но не допустит того, чтобы отец, вернувшись домой, застал ее здесь, взаперти, покорно ожидающую, пока он явится и освободит из заточения собственную дочь! Выскользнет, вырвется. Обратится воробьем и вылетит в окно. А нет — так наложит на себя руки!
Взгляд Найаны вновь заметался по комнате в поисках средства к спасению. Кровать, скамья, сундук с нарядами, зеркало, столик, уставленный баночками и флаконами, стол побольше, на нем — папирусы и горящая лампа… Лампа… Лампа… Язычок пламени над глиняным носиком, похожий на гибкую рыжую танцовщицу, на несколько мгновений приковал внимание. В голове зародился некий план, такой же зыбкий и изменчивый… Девушка снова обвела глазами комнату, теперь уже почти наверняка зная, что ей нужно. Открыла сундук и, запустив руки по самые плечи, долго шарила в его деревянной утробе. Когда искомое было извлечено на свет, дочь жреца обратилась к столику с духами и притираниями, и спустя минуту отобрала два больших флакона. Потом снова обратила все свое внимание на лампу…
Пришлось повозиться, но она справилась, и скоро в углу комнаты отчаянно чадила куча тряпья, щедро политая духами, мазями и притираниями. Дым валил сизыми клубами, быстро заполняя комнату. Становилось трудно дышать, но девушка, закрыв лицо платком, ждала и ждала того момента, пока все помещение погрузится в липкий удушливый мрак. Главное, чтобы ворвавшись в комнату, ее тюремщики ничего не смогли разглядеть. Наконец, когда стало совсем невмоготу, Найана замолотила кулаками в дверь:
— Пожар! Пожар! Пожааар!!!
Ничего не происходило, за дверью не раздалось ни звука. Найана попыталась крикнуть еще раз, но едкий дым разрывал легкие, и она закашлялась. Ее охватил ужас. Великий Телец, что если эти два борова, эти евнухи, оставили пост, и по старой привычке уковыляли на кухню! Она ведь задохнется, задохнется, даже если сумеет погасить собственноручно разведенный костер!
