Нутхес почувствовал, что солнечные лучи согревают его, и закрыл глаза…
Он проснулся в одно мгновение, точно кто-то хлопнул его по плечу. Сердце жреца бешено колотилось…
Оглядевшись по сторонам, Нутхес не увидел ничего предвещавшего беду. Лодка по-прежнему плыла по середине реки, а солнце все так же висело над верхушками деревьев.
«Слава Сатху, я проспал совсем чуть-чуть», — сказал себе Нутхес.
Он смачно зевнул и уставился на сверкающую водную гладь.
Причалить к берегу и отдохнуть Нутхес не решался, опасаясь, что, пока он будет спать, валу-зийский флот пройдет мимо и достигнет Туита раньше, чем он. А тогда пробраться в городок станет совсем не просто…
«Пристану к берегу на закате, тогда и отосплюсь», — подумал он и прикрыл глаза.
Нутхес не сразу понял, что спит. Он увидел, как из-за речного мыса выступил город с глинобитными невысокими стенами, разглядел фигурки людей на причалах. Солнце уже клонилось к закату.
«Это Туит. Как быстро я добрался! А мне говорили, плыть надо три дня и три ночи…»
Тут он увидел стоявших на причале седобородого наместника Тшепи и верховного жреца и сообразил, что это сон.
Точно зверь, попавший в сеть, Нутхес попытался вырваться из сна и невероятным усилием воли открыл глаза: он сидел на дне лодки. А она плыла прямиком к речной отмели, засыпанной камнями. Жрец навалился на руль, заложив такой крутой поворот, что едва не перевернулся. Речная галька зашуршала по дну, и лодочка замерла…
Нутхес перешагнул через борт и сел на плоский камень, лежавший на отмели. Руки его дрожали.
«Это Сатх хранит меня в пути».
Не проснись он, не поверни в последний миг руль, нос лодки был бы смят о камни, как яичная скорлупа, и тогда идти ему до Туита пешком…
Жрец понимал: плыть сейчас дальше нельзя, сон все равно его одолеет. Тогда он забрался с ногами на камень, устроился поудобнее и сосредоточился. Затем он закрыл глаза и постарался выровнять дыхание. Сперва его отвлекал плеск воды. Но скоро все звуки пропали, а красноватый сумрак перед глазами сменился беспредельной ослепительной далью. Здесь не было солнца, но отовсюду с неба лилось золотое сияние. Вокруг холма, на котором сидел Нутхес, вился прохладный ветерок. И невесомые сверкающие пылинки летели по воздуху, будто цветочная пыльца…
Нутхесу казалось, что он пробыл в Верхнем Сияющем Мире несколько мгновений, но, когда открыл глаза, солнце уже стояло в зените, а камень, на котором он сидел, раскалился так, что обжигал ноги.
Прежде всего кхешиец напился из реки и выкупался, а затем, не одеваясь, столкнул лодку с отмели и забрался внутрь.
Он чувствовал себя замечательно отдохнувшим, как будто только что проснулся после долго сна. Жутко хотелось есть, но с этим Нутхес решил повременить.
Он плыл по реке, пока солнце не скрылось за кронами деревьев, пристав к берегу только однажды, когда увидел дикое плодовое дерево, стоявшее у самой воды…
В зеленых вечерних сумерках, не разводя костра, благо ночь была теплой, он заснул на речном мысе, предусмотрительно вытащив лодку на берег.
Нутхес надеялся, что на рассвете его разбудит солнце. Но, увы, смертным не дано знать своей судьбы. Когда жрец уснул, а из сумерек соткалась ночь, кто-то неслышно выскользнул из-за стволов и изо всех сил ударил его узловатой дубинкой чуть выше уха.
* * *
— Как все же странно порой оборачивается жизнь. Судьба преподносит нам подарки, которых мы не ждем, и потом не знаем, благодарить ее или проклинать, — промолвила Иссария после затянувшегося молчания.
— О чем ты? — удивился Кулл.
Они стояли на корме «Великого Хотата». Кулл, опираясь руками о резной борт, смотрел на Таис. Корабль разрезал зеленую речную гладь, словно нож — ткань.
— Мне вдруг вспомнился день, когда мы впервые встретились с тобой, — пояснила Иссария. — Я очень изменилась за это время и не знаю, хорошо это или плохо.
Кулл взглянул на женщину, что стояла бок о бок с ним, и невольно залюбовался ею: белоснежное платье оттеняло загорелую кожу, синие глаза сияли, подобно драгоценным сапфирам.
— Ты все так же прекрасна, — улыбнулся он. — И ничуть не изменилась. Что тревожит тебя?
Иссария покачала головой:
— Ты меня не понял. Раньше я была другой. Свободной. Я не боялась ни людей, ни богов
— А сейчас?
— Пожалуйста, дай мне договорить. Просто молча послушай.
— Повинуюсь, моя госпожа.
— Не называй меня так! Я была госпожой в былые дни, госпожой самой себе. Но ты сделал меня рабыней.
Кулл был изумлен и рассержен.
— О чем ты, женщина?! Смилуйся Валка над тобой, ты гневишь небеса своими речами! — Иссария часто действовала на него именно так. Дразнила, приводила в замешательство и даже в ярость. Иногда ему казалось, он готов убить ее. Ни одна женщина никогда не вызвала в нем подобных чувств. И одновременно он не мог прожить без нее и дня, начинал скучать, если не видел ее прелестного лица, не слышал звонкого, точно колокольчик, голоса.
Долгое время Куллу не удавалось разобраться в собственных эмоциях. И лишь в последнее время он начал подозревать, что, возможно, это просто любовь. Та самая, которую он ждал и страшился всю свою жизнь. Она все же настигла его.
Тем временем Иссария, заметив, что слова ее разгневали короля, успокаивающим жестом опустила ему на запястье свою тонкую руку без единого украшения.
— Не сердись, ты не понял меня. Я лишь хотела сказать, что в прежние дни была свободна от всего на свете. У меня не было ни привязанностей, ни обязательств. Но теперь, встретив тебя, я изменилась. Теперь я боюсь за тебя. Не проходит дня, чтобы я не тревожилась о твоей судьбе, не боялась тебя потерять. Моя любовь делает меня рабыней!
Впервые за эти полтора года, что они провели вместе, Иссария заговорила с ним о своей любви. Кулл был поражен. И надо же чтобы это случилось именно в тот миг, когда и он сам осознал свои чувства к этой женщине!
Однако непривычное смущение сковало уста атланта. Он хотел и не мог раскрыть женщине свое сердце. Вместо этого, чтобы скрыть неловкость, Кулл засмеялся:
— Вот это да! Никогда не думал, что услышу такие речи от тебя! Помнится, в тот первый день ты была далеко не так любезна.
О, да! Иссария тоже рассмеялась, видно, вспомнив, как осыпала отборнейшими проклятиями Брула Копьебоя и Ка-Ну, втащивших ее — дерзкую воровку, пойманную ими во дворцовой сокровищнице, — в тронный зал, на суд короля.
Воровка была очень ловкой, пиктам помогла обнаружить ее лишь врожденная подозрительность, да приобретенная в диких лесах привычка подмечать любые мелочи.
Удержать дерзкую грабительницу было еще тяжелее: она царапалась, кусалась и наносила обоим мужчинам совсем не женские, весьма чувствительные удары.
