class="p1">Белые фигуры начали спускаться. Вначале это было пушистое облачко, потом оно превратилось в стаю тафетов, быстро спускающихся к городу. Одна большая белая фигура летела перед стаей, и я узнал Сеелу. Если бы я когда-нибудь увидел божьего ангела, я бы знал, что он выглядит точно так, как этот тафет.
Мистер Ламберт выключил свет китора. Я повернулся к нему, но он не выглядел таким счастливым, как я ожидал.
– Они не добрались до Ванарка, – сказал он. – Когда упал первый камень, рата спрятался за вершиной и убежал. – Его руки сжались, превратились в жесткие кулаки. – Пока он жив, нам стоит ожидать неприятностей.
Он был прав, но сам не знал, насколько прав.
Продолжение отчета Кортни Стоуна, доктора медицины
Я ничего не мог сделать для Дика Доринга. Как я мог что-нибудь сделать, если не мог для Чарльза Дорси и для двух фермеров в больнице. Тело одного из них я вскрыл накануне.
Теперь я знал, что есть только одна надежда на спасение мальчков и Джоба Ганта. Только одна надежда прекратить медленное распространение загадочной болезни, от которой они страдают. Если я бы нашел человека, который одолел эту болезнь, сделал бы из его крови антитоксическую сыворотку, я мог бы рассчитывать на успешное лечение.
Искать бродягу абсолютно бесполезно. Сейчас он может быть в милях от Олбани. Почти так же тщетна надежда на возвращение Хью Ламберта. Сегодня первое сентября. Его нет уже три дня, нет никаких оснований для стойкой веры Эдит Норн, что он еще жив и обязательно вернется.
Но я не мог просто сидеть и смотреть, как умирают мои пациенты. Я должен что-нибудь попробовать. И мне пришла в голову возможность найти то, что мне так отчаянно нужно. Правда, с вероятностью один к миллиону.
Я уже решил, что центр инфекции в районе Гейдельберга. Я знал два случая излечения от этой инфекции, причем люди даже не подозревали, что больны. Могут быть другие. Среди пациентов больницы, особенно в хирургическом отделении, может быть такой человек. Или среди работников больницы.
Если я попрошу всех больных и сотрудников больницы сдать кровь на анализ, у одного из двухсот человек могут обнаружиться те же своеобразные особенности, что были у бродяги и Ламберта. Это все, что мне нужно. Один человек.
Сестра Норн ходила по изолятору, как спокойное белое пламя. Я вызвал ее из комнаты Паркера и рассказал о своей идее. Понимаете, я больше не был уверен в себе. Я ни в чем не был уверен.
Было что-то аномальное в атмосфере лагеря, и я сам, оставаясь здесь, не чувствовал себя нормальным.
Эдит слабо улыбнулась, когда я кончил говорить.
– Можете попробовать, – сказала она. – Вреда это не принесет, и будет чем заняться.
Да, было чем заняться. Я сел в свою машину и поехал в Олбани. В больнице меня ждали. Там знали, насколько я заинтересовал этим синдромом, и поторопились сообщить мне, что за ночь поступили еще три пациента.
Один из них – женщина по имени Гефсиба Фостер, жена лвдаельца универмага в Четырех Углах, на шоссе, в том месте, которое раньше называлось Уолли Роуд. И двое маленьких детей: мальчик четырех лет и девочка пяти. Я был знаком с мальчиком Джимми Грейном. Доктор Дойч, наш педиатр, представлял его в клинике как выдающийся пример того, что может сделать лечение рахита. Маленькую Фрэнси Холл он мог представлять как контрольный образец. У нее была «куриная грудь», кривые ноги, и она была очень худая. Она происходила из такой же бедной фермерской семьи, как Джимми, но ее не лечили с помощью современных средств.
Сейчас это не имело никакого значения.
Оба были в глубокой коме, которую я слишком часто видел за последнее время, крепкий, с прямыми ногами мальчик худая девочка с искривленными телом и истощенным лицом.
Если я не найду в больнице человека, у которого кровь агглютинирует с тельцами крови четвертой группы и ни с какими другими, эти дети обречены.
На меня смотрели косо, когда я распорядился взять у всех образцы крови, но послушались, не задавая вопросов.
Наверно, что-то в моем лице не разрешало задавать вопросы.
Продолжение рассказа Джереми Фентона
Сеела был еще в пятидесяти ярдах над нами. Он неожиданно остановился, повиснув на крыльях, как это делает коршун. Посмотрел на запад, потом повернул голову, словно кому-то кричал. Он кричал тафетам над ним. Четверо полетели в том направлении и скрылись за хребтом. Сеела спустился к нам.
– Мы должны поблагодарить вас двоих, – тихо сказал он, – но как много наших погибло. Я немедленно провозглашу фурсан (святой день), чтобы все оставшиеся в Калиноре могли засветить у алтаря внизу белые и зеленые свечи.
– Значит, они ушли, Сеела? – спросил мистер Ламберт. – Сураниты?
– Отступила жалкая горстка. Любопытно, что они пошли не к Ташне, а сделали большой круг, который приведет их к Стене Врат. Все, кроме одного, за которым я послал своих братьев.
– Раненый? Я не думал, что кто-то может выжить после прикосновения луча.
– Не раненый, Хьюла. Она шла к Калинору, уставшая, шатающаяся, но не раненая.
– Она! Кто?
– Ра Налина, та самая, которую Антил хотел взять в заложницы. Она у нас в плену, но после случившегося сегодня я сомневаюсь, чтобы она пригодилась нам как заложница. Наша единственная защита – то, что вы соорудили, – он положил руку на рефлектор, – и я опасаюсь, что Нал Сура и его ученые смогут найти средство и против этого.
– Уже нашли, – сказал я. – Те, что работали у взрывного проектора, чувствовали луч не больше меня.
Сеела хотел что-то сказать, но мистер Ламберт опередил его.
– Что с ней делают? Куда ее отведут?
Тафет улыбнулся, ласково и печально.
– В мой дом. Я хочу расспросить ее.
– Так чего мы ждем? – Мы через многое прошли вместе, но я никогда не видел, чтобы мистер Ламберт был так взволнован. – Идемте!
Сеела поистине очень силен. Он взял меня под одну руку, мистера Ламберта под другую и поднялся с платформы так, словно ничего не несет.
На этот раз я не испугался. Однажды я летал на самолете на окружной ярмарке и так испугался, что поклялся: больше никогда не полечу. Но полет с Сеелой – совсем другое дело.
Я смотрел на город внизу. Половина его прекрасна, как раньше: сверкающие белизной дома и большие открытые площадки, на которых видны борозды, вытоптанные танцующими тафетами. Вторая половина – груды камней, покрытых красными пятнами.
Я не испугался, но мне стало плохо, когда
