тихо, — успокоил его Ганс, усаживая на скамейку. Затем разлил остатки наливки по стопкам, наплевав на традиции. — За мир во всем, сука, мире! — поднял он тост.
— О! Эт пральна… — согласился Мартин.
Дед махнул стопку, зажмурился, давая настойке стечь и опалить желудок, покашлял. А когда открыл глаза, заметил, что Ганс сидит с поднесенной ко рту стопкой, не пьет и внимательно смотрит куда-то, точно сова, заметившая мышь. Мимо стола кто-то прошел. Дед был слишком пьян, чтобы обратить внимание, а парень все же опрокинул стопку и закашлялся так, что аж весь заколыхался. Видать, настойка пробрала его до задницы. Мартин зауважал парня еще больше: обычно не знакомых с винной картой «Блевальни» выворачивает с первой же стопки, а этот продержался до третьей. С таким пить — одно удовольствие.
Они поговорили еще немного. Ганс рассказал, что и где ему доводилось пивать. Дед слушал уже вполуха: не потому, что было неинтересно, а просто устал, наговорился, перенервничал, да и допитая бутылка настойки все-таки победила.
Осоловевшим, мутным глазом он заметил, как кто-то подошел к компашке Франко и Эстебана, о чем-то с ними переговорил. Братья почти сразу встали, взяли с собой одного из приятелей и вышли следом за кем-то. Это было обычное дело: если братья не промышляли шулерством, то где-то шлялись и сшибали с кого-нибудь долги или пугали кого-нибудь, а может, кого и убивали по-тихому. Паршивыми они были людишками, гнилыми. Стало бы значительно лучше без них…
Дед осекся. Все. Хватит на сегодня. Плохо, когда в башку спьяну такие мысли лезут. Так или сболтнешь чего лишнего, или до беды додумаешь.
Он перевел взгляд на Ганса и схватил его за руку.
— Деда, ты че? — приподнявшийся было парень сел на скамейку.
— Ннее… надо, — протянул Мартин.
— Че не надо?
— Знаю, шо ты задумал. Ннее нннадо.
— Спокуха, деда, ниче я не задумал, — ухмыльнулся парень столь же беспечно, сколь и фальшиво. — Так, башку проветрить от вашей ресепитуры. Заодно поссу.
Он вырвался чересчур уж легко, все-таки был куда как моложе и трезвее, встал и быстро вышел из кабака. Дед почти сразу поднялся за ним, правда, лишь с третьей попытки, и поплелся следом, от стола к столу. Ноги держали плохо, земля притягивала и отказывалась прекращать чудовищное вращение, но Дед должен был остановить малолетнего идиота. Да и сам хорош, дурень старый. Позволил себя заболтать, усыпить бдительность… Мартин же видел уже этот взгляд, и не раз. Надо остановить дурака, пока дров не наломал. Или того хуже — убился.
Дед вывалился из «Блевальни», оглядел качающуюся улицу. Кажется, заметил парня, заворачивающего за угол. По крайней мере, куртка была похожа. Мартин кое-как пересек ухабистую дорогу, добрался до угла, свернул и… не увидел никого. Улица была пуста.
Дед постоял, держась за стену, повздыхал и вдруг заметил падающий с неба птичий пух. Удивительным образом Мартин сумел поймать клочок, но пух ему ничего не сказал — в птицах он не разбирался, однако машинально поднял голову и увидел в ясном синем небе улетающего с крыши большого филина.
* * *
Птица уселась на карниз проржавевшей, дырявой, кое-где провалившейся крыши. Важно прошествовала по засиженной голубями кровле с недовольным видом — очень хотелось разогнать летучих крыс, она никогда не упускала такой возможности. Но сейчас поблизости не оказалось ни одного голубя, зато внизу, на земле шли четыре крысы двуногие, а их ждала еще одна. Это несколько улучшило настроение филина.
Крысы встретились без рукопожатий и видимого удовольствия. О чем-то говорили, но недолго. Один из пришедших развернулся и пошел в том направлении, откуда прибыл. Ушел так, как обычно уходит крыса, которой не хочется привлекать к себе внимание. Филин внимательно проследил за его движением, хлопнул желтыми глазищами, резко повернул голову на оставшихся — те тоже уходили дальше по улице. Братья Франко и Эстебан вели себя естественно, для них ничего необычного не происходило. Тот, который их встречал, держался несколько скованно. Ему явно не хотелось быть узнанным. Настолько, что он носил старомодную широкополую шляпу, полностью скрывающую лицо от взгляда филина. Филину это очень не нравилось.
Птица расправила крылья и бесшумно перелетела на крышу соседнего здания.
На нагревшейся от солнца кровле нежилась пара дремлющих кошек. Хвостатые паразиты приподняли морды, когда их накрыла большая тень, увидели огромного филина, вскочили, топорща шерсть и злобно шипя. Птица стремительно снижалась, выпустив когти. Кошки почувствовали, что даже вдвоем вряд ли совладают с этой громадиной, и порскнули в стороны, противно мявкнув.
Филин приземлился на крышу, чиркнул по кровле когтями, встрепенулся и самодовольно сощурился. При желании можно было бы принять раскрытый клюв за почти человеческую ухмылку. Филин обожал гонять кошек еще больше, чем голубей.
Птица в два прыжка переместилась к карнизу и глянула вниз.
Крысы шли по оживленной улочке. Такой же, как и все в Модере, — кривой, узкой, ухабистой, почти не мощеной, с глубокими колеями от телег. И люди на улице были такими же, как во всем Модере, — серыми, неприглядными, сутулыми от тяжести изнуряющей работы и отпечатком житейских тягостей и алкоголизма на лицах. У некоторых женщин имелись свежие отпечатки воспитания преисполненными ваарианнской добродетели мужьями. Между прохожих сновали нищие попрошайки и карманники. Где-то поблизости явно находился рынок — слишком уж воняло тухлой рыбой, гнилыми овощами, скотом и сырой соломой. Хотя чувства могли и подводить: весь Модер вонял тухлятиной, гнилью, скотом и сырой соломой.
Филин вертел головой, неотрывно наблюдая за движением крысок, пока его огромные глазищи не уткнулись в купол недалекой церкви, возвышающейся над приземистыми крышами. Филин нахохлился, втягивая большую голову, «уши» недовольно встопорщились. Он испытывал некоторый дискомфорт при виде символов веры.
Еще большее недовольство вызывало понимание, что именно туда и направляются крысы.
Филин коротко ухнул и поднялся в небо.
* * *
Церковь наверняка носила имя какого-нибудь ваарианнского святого. В Империи так давно завелось: чем плачевнее состояние церкви, тем, за редким исключением, прославленнее и почитаемее покровительствующий ей святой. Судя по виду конкретно этой — сам Арриан, не меньше.
Перед церковью была небольшая площадь с давно пересохшим фонтаном, который то ли частично разобрали на хозяйственные нужды, то ли сам развалился. По площади слонялись прохожие, бродячий лоточник без особого энтузиазма зазывал отведать пирожков с капустой, свежих, как свежа маркитантка, обслужившая солдатню герцога Лихтевега в первую бисульцистскую. Паперть облюбовало несколько нищих — очевидно, церковь особым спросом у местных не пользовалась. Впрочем, не потому, что модерские жители утратили веру, а потому, что имелся обширный выбор. Церквей и часовен в Модере было едва ли не больше, чем в других районах. Кроме, пожалуй, Нового Риназхайма, где каждый босс мало-мальски серьезной банды считал своим долгом вымолить прощение у Всевышнего и искупить грехи строительством новой или содержанием уже имеющегося храма. А грешили они часто и много.
Подозрительная компания пересекла площадь. Эстебан попытался задрать штопаную юбку угрюмой девке, но едва не отхватил по альбарской морде. Не обиделся, счел неизбежным компонентом прелюдии.
Подойдя ближе к церкви, оба брата сразу исполнили ваарианнский долг и осенили себя святым пламенем. Их дружок и тот, в шляпе, оказались не столь набожны.
Несколько минут вся компашка стояла на площади, отбиваясь от нападок лоточника. Он оказался очень настойчивым. Настолько, что пока не согнулся в подозрительном полупоклоне, слишком близко подойдя к типу в шляпе, так и не догадался, что хэрры не голодны.
Едва компания избавилась от лоточника, ее атаковал один из нищих, тряся гнутой жестяной кружкой. Этому повезло значительно больше — не только не получил под дых, но и ушел с милостыней.
Тип в шляпе обернулся на двери, затем указал компаньонам на разбитый фонтан, куда вся компания незамедлительно переместилась. Тип уселся на остаток борта, остальные остались стоять, создавая видимость увлеченной беседы.
Где-то спустя полчаса появился человек. Он быстро, не оборачиваясь и не смотря по сторонам, пересек площадь
