половины!
Молниеносно приблизившись, Люцифер схватил собеседника за морщинистое, дряблое горло.
– Разве я спрашивал твоего мнения, Лагард? Или, может, ты считаешь, что Король не вправе получить то, что находится на его землях?
Кадык князя дернулся.
– Я отдам камень, но только на одном условии, – прохрипел он.
– Ты считаешь, что можешь ставить их мне? – заорал Люцифер ему в лицо.
Князь его раздражал, а времени было в обрез. Осознание того, что девчонка лежит в спальне одна, отходя от происшествия с Тоуном, заставляло его сердце биться быстрее. Он боялся, что Тоун завершит начатое, разрушит его защиту и призовет ее снова.
Князь молчал, и Люцифер сильнее сжал его горло, наблюдая, как совсем по-человечески краснеет, а затем багровеет его лицо.
– Я знаю, что ты задумал, мальчишка. Старого Лагарда не проведешь. Когда ты взойдешь на трон, рядом с тобой должна оказаться моя дочь.
Сердце принца сделало очередной кульбит и замерло.
– Хочешь, чтобы я сделал Альву своей? – Злость застилала глаза, а желание разорвать Лагарда на куски уже стало невыносимым. Но если князь умрет, Люциферу никогда не отыскать камень.
– Как только вы свяжете узы брачными браслетами, ты сразу получишь камень. Иначе я лучше сдохну, чем отдам его тебе, – сипло прохрипел Лагард и быстро задышал, когда принц ослабил хватку.
– Сегодня же я преподнесу браслет Альве, старик, – безразлично бросил Люцифер. – Но и ты будь готов, я приду за камнем через неделю, после обряда соединения.
Я проспала до обеда, очнувшись лишь после яростного стука в дверь.
– Кто бы там ни был, ты не вовремя, – прокашлявшись, заявила я и скривилась, когда в комнату ввалилась толпа сестер, снова разодетых, как ярмарочные шуты.
Простонав, я зарылась с головой в ворох подушек.
– Безликий просил не будить тебя до обеда! – услышала я довольный голос Катарины. – Но времечко-то уже – одна минута третьего!
– Чего вы от меня хотите, бестии? – проворчала я. – И почему такие нарядные, где костюмы Жертвенниц?
– Альва ведет нас по магазинам! – ехидно сказала Алия, и я вылезла из своего укрытия, уже более внимательно глядя на них.
– Альва? – нахмурилась я.
Воспоминания о ее предательстве еще лежали тяжелым грузом на душе. Я была на стороне Сопротивления, готовая помочь, открыто и искренне, а не быть обманутой той, которой доверилась.
– Так ты не знала? Они ведь обменялись брачными браслетами с Люцифером! Вот она и решила сделать в честь этого подарки всем нам. Согласись, сбегать с сундуком украшений к Сопротивлению намного приятнее! – усмехнулась Алия, поглаживая небольшой каплевидный кулон, прятавшийся в ложбинке между полных грудей.
– Обменялись браслетами… – как заведенная повторила я.
– Да! Она показала его нам, такой серебристый, со странными древними символами, – сверкая глазами, уточнила Катарина. – Вот везет же кому-то! Замуж! Надеюсь, в Сопротивлении есть красивые парни, иначе, да видят Темные, я не ступлю и ногой в их логово!
Катарина засмеялась и вскрикнула, когда в бок прилетел тычок от недовольной Кин.
В голове неприятно зашумело, и я зажмурилась, потирая виски.
– Тень? С тобой все в порядке? – участливо спросила Оливия, присев рядом и коснувшись моего лба теплой ладонью. – Жара нет.
Я хмыкнула. Не рассказывать же сестрам, что полночи я провела в логове чудовища, а потом узнала то, от чего мое сердце теперь стонало от боли.
– Я назначаю постельный режим! – со знанием дела посоветовала Катарина. – Видимо, тренировки ее вымотали, еще не хватало разболеться.
Порадовавшись неожиданному спасению, я быстро закивала головой, соглашаясь с любым предлогом пропустить очередную вылазку в город. Тем более для покупки брачного платья для Альвы. Сердце снова мерзко заныло, и я закусила губу.
– Тогда решено! – заявила Оливия. – Отдыхаешь!
– Так уж и быть, я расскажу тебе о нашей прогулке и во всех подробностях опишу платье Альвы! – покидая комнату, бросила мне Алия и выскочила за дверь, дабы Кин не успела запустить в нее уже поднятую над головой подушку.
Наконец-то оставшись одна, я завернулась в одеяло и в пространство перед собой.
Уже несколько часов я сидела в спальне, закутавшись в одеяло. После страшной ночи покидать комнату желания не было, а от каждого скрипа или дуновения ветра хотелось раствориться в воздухе. Я боялась. До дрожи в коленях, до скрежета зубов. События наслаивались одно на другое, почти вынуждая завыть в голос, но я не могла. Не могла дать волю чувствам и совсем по-человечески разрыдаться, уткнувшись в чье-то плечо. Я не хотела показывать слабость сестрам и даже каменным стенам, словно сжимавшим меня в тиски. В голове снова пронеслись слова Тоуна: «Передавай привет бабке…»
– Магрид моя бабушка? – заломив пальцы, размышляла я вслух. – А ее дочь? Марисса?
Услышанное никак не вязалось с тем, что ежедневно рассказывали наставницы.
«Ваши мамаши продали вас за бутылку „Аркадского пойла“ и пять золотых монет! Вы такие же ничтожные и грязные, как чрево, из которого вылезли!» – твердила нам Никербокер.
Всю жизнь я считала, что моя мать отказалась от меня, увидев белое родимое пятно на моем лбу. Метку Света, с которой она обязана была отнести меня в Обитель и навсегда оставить там для важной миссии. А теперь все оказалось иначе.
В Обители я узнала, кто такая Магрид и кем была ее дочь. Как-то пробравшись в комнату наставниц, мы здорово накуролесили. Пытались отомстить Никербокер, разбрасывая из прикроватных тумбочек ее аккуратно сложенные панталоны и чепчики для сна. Тогда я и нашла странную книгу, обтянутую приятно пахнувшей кожей. В ней была изложена история, но не такая, какую нам преподавала Фриция. Эта пестрила незнакомыми мне именами и последовательностью давних событий. Просмотреть все, мы конечно же, не успели: влетевшая словно разъяренный Охр Никербокер здорово отходила нас своей тонкой тростью, но я навсегда запомнила изображения тех, с кого все началось.
Королева Магрид, основательница Светлых земель, и та, из-за которой наш мир разделился Великой Завесой, – Марисса.
И сейчас картина, которую я по крупицам рисовала в мозгу, наконец-то начинала складываться.
Если Магрид была моей бабкой, то, получается, ее дочь – моя мать. Я закусила губу. Можно было предположить, что Аварис – мой отец, но прошло слишком много лет. Мне двадцать, а завесе уже сто. Я не чувствовала себя
