К распростертому на камне мокквисину тянулись десятки призрачных рук. Шепчущие голоса твердили одно и то же: «Мы голодны… Мы хотим есть… Мы съедим тебя, мокквисин!»
— Вы только гляньте! — Анук указал обглоданной костью на костер.
С костром творилось что-то странное — он пульсировал, словно пламя было кровью, протекающей через невидимое сердце.
— Голодные духи добрались до колдуна, — сказал Сахемоти. — Он умирает.
— Может, я лезу не в свое дело, — опять завел Херуки, — но вы могли бы прикончить его как-то более… по-человечески.
Анук только хмыкнул — и принялся за очередное куриное крылышко. Сахемоти по обыкновению промолчал.
— Не сделал ли я ошибку, связавшись с тобой? — с упреком сказал ему Херуки. — Ты поначалу казался мне справедливым, а твои цели — благими…
— Так я и справедлив. Обрати свою жалость на более достойного человека. Тот, что умирает сейчас на рифе, не заслужил ничего, кроме ада.
— Милосердие не имеет никакого отношения к справедливости.
Несколько мгновений Херуки хмуро глядел на пульсирующий костер. Потом встал и начал разматывать пояс.
— Ты знаешь, что от вассалов, выступивших против воли того, кому они присягнули, отворачивается удача? — только и спросил его Сахемоти.
— Знаю.
Херуки через голову стянул рубашку, принялся распутывать завязки на сандалиях.
— И ты готов пойти на такую жертву ради человека? Плохого человека, мокквисина, предателя? Не с того ты начинаешь свой путь милосердного бога!
— Милосердие не имеет отношения к здравому смыслу, — буркнул Херуки и с разбегу нырнул в волны.
Анук проводил его возмущенным взглядом.
— Брат, рыжий совсем рехнулся! Что он делает?!
— Зарабатывает дешевую популярность. Или роет себе могилу. Или то и другое одновременно.
— Как он смеет вмешиваться? Останови его! Прикажи Цукиеми, пусть вышвырнет его обратно на берег!
— Я же еще в Асадале сказал тебе, что не буду вмешиваться. Останови его сам, если сможешь.
Анук помрачнел.
— Ага, чтобы я сломал ногу на ровном месте или случайно поджарил себе голову собственным пламенем? Только безумец выступит против бога удачи. Но я это запомню! И тебе припомню, как ты помешал мне наказать мокквисина! И как ты хотел бросить меня той ночью, когда напали демоны, я тоже не забыл! Думаешь, если я твой брат, то можно на меня плевать?!
Сахемоти даже не сделал вид, что слушает. Оба они понимали, что эти глупые жалобы и пустые угрозы принадлежат мальчишке, чье тело носил огненный демон. Но о том, что Анук и Хоори — не одно и то же, огненный демон вспоминал всё реже и реже.
«Учитель!»
Кагеру поднял голову, поморгал, но его окружала темнота. Она все же была предпочтительнее, чем сонмы духов, которые накидывались на него, как только он закрывал глаза. Он уже совсем не чувствовал тела, словно ни рук, ни ног у него не осталось. Всё было сожрано голодным духами. Или еще не всё?
«Когда учитель умрет, я стану мокквисином вместо него!»
Над головой Кагеру бледным пятном нависло лицо Головастика.
«А чтобы стать таким же сильным, как он, я съем его сердце, и вся его сила перейдет ко мне»…
«Сгинь, выродок!» — Кагеру нашел в себе силы пошевелиться, но призрачный Головастик даже не заметил этого движения. Он вылез из моря, заполз ему на живот и уселся там, глядя на него сверху вниз и алчно скалясь.
«А потом я съем его мозг, чтобы стать таким же хитрым, как он…»
Цепкие пальчики Головастика потянулись к горлу мокквисина. Кагеру охватил смертельный ужас попавшего в ловушку зверя. Темная ледяная волна поднялась стеной, ударила в лицо… В последний миг его выхватили из воды чьи-то руки.
Херуки, тяжело шагая по песку, подошел к костру и положил Кагеру возле костра. С мокквисина текла вода, и выглядел он как самый что ни на есть настоящий утопленник. Но вскоре тепло костра оживило Кагеру: он открыл глаза, в которых все еще плескался предсмертный ужас. С помощью Херуки он сел, стуча зубами от холода.
— Не думай, что ты прощен, мокквисин, — заговорил Сахемоти. — Тебе просто заменили казнь изгнанием. Убирайся прочь. Куда хочешь, лишь бы подальше отсюда.
Анук скрипнул зубами. Ему очень хотелось что-то добавить, но он косо взглянул на бога удачи и промолчал.
— Так ты не собирался его убивать! — воскликнул Херуки с явным облегчением. — Просто хотел меня испытать, верно? Я провожу колдуна до Репейников. Один он не дойдет.
— Как хочешь.
Когда Херуки и Кагеру скрылись в темноте и скрип их шагов затих, Анук обернулся к брату и яростно прошипел:
— Он тебе всё поломает, твой рыжий любимчик! Все испортит, вот увидишь!
— Я тоже этого опасаюсь, — согласился Сахемоти и протянул руку к тыкве с остатками вина. — Но, к сожалению, мне без него не обойтись. И… ты веришь в предчувствия, Анук? Так вот у меня предчувствие, что он мне понадобится — зачем-то еще, кроме театра…
На вершине сосновой горы Херуки остановился, чтобы передохнуть, и там Кагеру сказал ему:
— Мы с тобой почти не знакомы, безымянный, но теперь я обязан тебе жизнью, а я не люблю оставаться в долгу и потому помогу сохранить жизнь тебе. Уходи отсюда, пока не поздно. Под видом театрального представления здесь затевается нечто скверное. Вижу, ты мне не веришь? Понимаю. Глядя на Сахемоти, странно даже заподозрить недоброе. Он притягивает к себе всех. Княжеский двор от него без ума, княгиня влюблена как девчонка, морская демоница тоже. Он всегда приветлив и вежлив, и даже мне, рабу, говорил «спасибо» и «пожалуйста». Но он пожертвует тобой без колебаний, когда ему это понадобится. Предварительно извинившись и искренне сожалея впоследствии. Он, кажется, и в самом деле испытывает к тебе приязнь, но ни на миг не думай, что его это остановит.
— Что ж, спасибо за предупреждение, — сказал Херуки, — но сдается мне, что бог-дракон все же не лишен милосердия. Ты — тому живое свидетельство. Огненный демон с наслаждением погубил бы тебя, но брат ему приказал тебя отпустить…
— Как же, «отпустить»! Никто не может освободить меня от власти Анука, пока тот жив. Сахемоти просто убрал меня подальше — чтобы маленький мерзавец не прикончил меня раньше времени. Не недооценивай и Анука, он опасный и злобный демон, хоть пребывание в человеческом теле испортило и ослабило его. Ты не слабее Сахемоти — так не позволяй использовать себя втемную, как бы ему хотелось!
— А что я могу сделать? Он мне ничего не рассказывает.
— Он никому ничего не рассказывает. Это его любимая манера: найти человека — или бога, — предложить ему некую работу и поставить в такие условия, что отказаться тот не может. И оставаться в стороне, загребая жар чужими руками… Могу дать совет, как знаток нечисти. Если действительно хочешь понять, что здесь происходит, прекращай курить пьяную травку. Ты не человек, ты увидишь и поймешь больше, чем я.
